Мы живем, под собою не чуя страны, утверждал Осип Мандельштам. Современник может подумать, что поэт сетовал на неразвитость прикладной социологии в Советской России, отсутствие опросов общественного мнения по репрезентативным выборкам, ввиду чего граждане не знали, что на самом деле они думают о своей стране и ее вождях. Нет, он писал о другом. О тотальном страхе, который только и позволяет разобрать истинный смысл речей, дел и мнений. Именно так, а не наоборот.
Мнения же изучались с помощью допросов, доносов, фиксации слухов и непроизвольных оговорок в системе социальных коммуникаций.
Поэтому народ хоть и не чуял, но все знал. А вожди знали, что народ знает и насчет его к себе отношения не заблуждались. Рейтинги были раз и навсегда установленными. Даже во время проведения всеобщих и прямых выборов при тайном голосовании результат был настолько предопределен, что нужды не было в каких-либо манипуляциях с бюллетенями. Народ шел единым блоком и всех несогласных сметал на своем пути. Стоило объявить митинг, и все знали, кого на сей раз надо успеть осудить, дабы не быть заподозренным в скрытых симпатиях.
Эта технология хорошо описана в соответствующей литературе как свидетельство невиданного социального оптимизма и энтузиазма. Он был настолько всеобъемлющим, что люди были готовы, если потребуют, начинать обличения с себя, со своих близких и родственников.
В чужую душу трудно заглянуть, коммунисты же попытались ее вывернуть наизнанку. И приводили доказательства, что получилось. На поверку оказалось, что удалось в качестве нормы поведения выработать у народа установку — с ними лучше не связываться. Едва ли не до последнего советского дня (даже когда в колонну демонстрантов на Красной площади затесался террорист, попытавшийся убить генсека) демонстрации энтузиазма в красные дни календаря оставались массовыми. Но защищать родную власть, когда она на самом деле зашаталась, добровольно не вышел никто. А люди, которым положено было это делать по должности, настолько вяло отнеслись к своим обязанностям, что стыдно было на них смотреть.
На поверку единодушие оказалось мнимым. К этому времени прикладная социология уже была признана подходящей наукой и допущена к применению исследования таких предметов, как например, укорененность в сознание рабочих коммунистического отношения к труду (в 60-е годы), а в перестройку стала даже сверхпопулярной (опросы проводили все кому не лень на любой предмет), момент резкого изменения общественных настроений социологи пропустили. Промах был настолько очевидным, что возник вопрос о состоятельности самой этой науки. По-крайней мере, об адекватности методов исследования существующим в обществе реалиям.
В начальный постсоветский период социология заявила о себе громко и дерзко, но полученные результаты (если вспомнить социологическое сопровождение первой президентской кампании в Беларуси) оказались диаметрально противоположные тому, что произошло на самом деле.
Все это еще можно было отнести к издержкам роста, поскольку в дальнейшем результаты «рейтинговых исследований» соответствовали политическим реалиям. С той оговоркой, сами эти реалии уже ни в коей мере не определялись высказанными мнениями. А, может быть, и мнения определялись этими реалиями. Когда, например, мнения исследуются, но видимым образом не учитывается, то респондент теряет желание высказывать свое настоящее отношение к предмету. Например, некогда социологи регулярно фиксировали высокий уровень уверенности респондентов в то, что результаты выборов фальсифицируются административными органами, что кандидаты от власти злоупотребляют административным ресурсом и прочие знакомые всем прелести. Но с каждой последующей кампанией ситуация нисколько не улучшалась. Формально она «облагораживалась» разного рода «элегантными заявлениями», а по существу кандидаты от власти оказывались единственными. В итоге выборы, как и политика в целом, как и во времена «блока коммунистов и беспартийных» стали чистой воды формальностью. И разве может после этого респондент серьезно относиться к социологу, которому эта простейшая для понимания вещь представляется предметом, достойным для изучения.
Смею предположить, что такое же, но более определенное отношение к формулируемым социологами проблемам, выработали и политические игроки. Как те, кто имеет власть и не боится ее потерять в ходе исполнения формальной процедуры выборов, так и их оппоненты, не имеющие возможности преодолеть с помощью наличных ресурсов установившееся в обществе формальное (безразличное) равновесие.
Что касается «народа», то проще всего это состояние интерпретировать как «вялікую цікаўнасць да каштоўнасцяў, якіх прытрымліваецца кіраўнік дзяржавы» (цитата из одного недавно очень оппозиционного режиму общестоведа).
Разумеется, когда пишешь о социологии исходя из собственных, осуществленных доступными методами наблюдений, легко впасть в плен поспешных и легковесных обобщений. Но уж больно «жизнь в непосредственном восприятии» не согласуется с формализованными результатами ее «научного исследования». Несовпадения случаются раз, два, но если это происходит постоянно, то встает вопрос об адекватности. Например, сама по себе в этой связи вспоминается тема «Триумфальное шествие советской власти» из школьного учебника. Почитаешь, действительно, триумфально — избавители мира шли с винтовками, но большинство народа их поддержало своими «случайно завалявшимися» винтовками и даже пулеметами. Те, кто боялся «человека с ружьем» закономерно проиграли. Но совсем иное впечатление складывается при чтении ранее недоступных неотредактированных впоследствии мемуаров вполне искренних «избавителей»: для получения нужных сведений о противнике — сто заложников. На следующий день расстреляли 20 — молчание, через день — 20 — молчание. И только на пятый день, когда пришла очередь последних, онемевшие от ужаса жены оставшихся в живых заложников встали на колени перед комиссарами и сообщили нужные сведения.
Не по охоте, а поневоле подчинились. Разделили с ним его ценности, обязавшись доносить о всяком, кто заявит себя врагом большинства. И все. Жизнь продолжается, и социология имеет право быть, но методы у нее должны быть иными. Допросить можно, опрашивать бесполезно.
Разумеется, не те времена, чтобы массово брать заложников, тем паче их расстреливать. Но и не самые подходящие для мониторинговых исследований общественного мнения, которое само может существовать только в демократическом обществе. Когда люди не бояться иметь и высказывать собственное мнение. Как вариант — желают иметь такое мнение и высказывать его. Если уж совсем грубо, когда личностная позиция приносит социальный профит.
Речь, понятно, не только об опрашиваемых, но и об организаторах опросов.
Недавно пресс-центр Хартии 97 сообщил о попытке сотрудников спецслужб завербовать студента 1 курса факультета информационных технологий и управления Белорусского государственного университета информатики и радиоэлектроники Павла Лешковича. Как сообщил сам студент: «Сначала мне позвонил декан и вызвал к себе в кабинет, не объяснив, зачем меня вызывает. Когда я пришел, в кабинете кроме декана находились еще два человека, а декан вышел. „Гости“ меня сначала как бы в шутку стали спрашивать — знаю ли я, кто они такие?».
Сотрудники спецслужб поинтересовались политической активностью Павла Лешковича, а затем начали его оскорблять и угрожать исключением из вуза. «Потом они спросили, как я отношусь к политике, а когда я сказал, что ни в каких политических партиях не состою, то зашли на мою страницу в Интернете, показали, что в сообществах, в которых я участвую, у меня много друзей-оппозиционеров, и поставили условие: я продолжаю учиться и работаю на них, или меня исключают из университета».
Как утверждает студент, от него потребовали вступления в «Малады фронт» для ведения специальной работы.
То есть перед нами классическая и неоднократно описанная схема вербовки человека, исполняющего значимую социальную роль и способного влиять на развитие общественно-политических процессов, формировать нужные мнения, или провоцировать их.
Случай не единственный даже из ставших известными общественности. Можно предположить, что практика вербовки, в том числе и успешной, намного шире. Об эффективности этой древнейшей технологии манипулирующего управления свидетельствует легкость, с которой МВД удается охватить поголовной «дактилоскопизацией» мужчин призывного возраста, инициированной милицейскими генералами по случаю одного известного якобы террористического акта.
В наставлениях по боевому применению артиллерии содержится понятие беспокоящего огня. Бить по целям и площадям все время невозможно, а время от времени по случайным целям — вполне. Случайный снаряд, шальной осколок — это же сама судьба. Кто-то с нами играет в рулетку, так лучше уж «по частому звону укрыться и не высовываться»*.
На войне — как на войне. Кому-то надо умирать, кому-то надлежит умирать первым. Считалось, что единственной привилегией коммунистов (пардон, членов КПСС) было право встать в первые ряды и (воленс-ноленс) первыми же умереть, бросив в лицо презренному врагу — всех не перестреляешь. Действительно, КПСС насчитывала к моменту своего высшего расцвета (диалектического заката), если не изменяет память — 19 миллионов членов. Но когда понадобилось, никто умирать не захотел. Ни первым, ни последним. Оказалось, что большинство этих сбитых «в орден меченосцев» людей больше всего хотят «положить партбилеты на стол». При условии, что им за это ничего не будет.
Эта так по-человечески, и так понятно, что всякие специальные интерпретации не нужны. Но находятся любители римейков. Промолчим про «Белую Русь», которая одна только и могла бы удовлетворить потребности людей зрелых, но еще амбициозных, из числа сторонников идеи широкого общественного диалога с властью. Судя по всему, ее время еще не пришло, поскольку власть вольготно себя чувствует и «в режиме монолога», прибегая по мере необходимости к услугам материала, поставляемого политической полицией и охранкой.
Поговорим о БРСМ, воссоздаваемому по образу и подобию ВЛКСМ, некогда довольно успешно исполняющего роль своеобразного фильтра молодого человеческого материала, незначительная часть которого попадала в камеру ближайшего политрезерва, а большая удалялось в дезкамеру для обработки в духе позитивной лояльности.
Нелояльных, грубо говоря, вообще нельзя использовать. Поэтому комсомол слыл и был организацией либеральной и что-то давал всем. Кому общежитие, кому путевку на БАМ, кому рекомендацию в МГИМО. В общем вещи нужные, а при должной постановке работы с кадрами, для получателей полезные. Ведь на самом деле были индивиды (единицы по любому счету), сознательно выбиравшие себе Магадан на жительство по той причине, что там не часто попадались растяжки с лозунгами «Слава КПСС». Которые предложение пойти в сверхсервильный МГИМО сочли бы оскорбительным. Которые не пошли бы в систему даже «с целью ее подрыва», о чем в перестройку много и охотно рассказывали видные властители дум. С одним из «добровольных магаданцев» (в буквальном смысле) меня свела судьба уже в новейшее время, когда он переехал в Беларусь в расчете, что тут тоже никогда больше не будет власти Одного Начальника. И никакой Лукашенко его с этих позиций не сдвинет.
Так вот, организованные массы нужны власти всегда, поскольку существуют критически настроенные, плохо приручаемые индивиды. БРСМ власти нужен уже потому, что существует «Малады фронт». На одном полюсе — социальная инициатива: на другом — социальный фильтр, одни не могут зарегистрироваться, другие полноценно организоваться. В этом все дело. Комсомол создавался в тот момент, когда все прежние способы, методы и критерии социологизации личности были «отменены». Богатство, знание, способности, религиозность, патриотизм — все это если принималось в расчет, то в качестве отягчающих обстоятельств, как свидетельства неполноценности, доказательства враждебности. Быть комсомольцем означало быть своим и получать необходимые для самореализации ресурсы. И наоборот, «нечленство» исключало доступ к общественным ресурсом и обрекало на социальное аутсайдерство. «Не членам», поскольку в обществе была нужда не только в «начальниках», но и в «землекопах» тоже давались определенные возможности, но только в обмен на лояльность. Распределяемые блага, понятно, не принадлежали комсомолу, но распределялись при его формальном участии. В учебных заведениях, на предприятиях и в колхозах молодые люди до 28 лет (если они вступали в партию), всякое свое прошение, всякую бумажонку должны были подписать у «комсомольского секретаря». То есть и те, кто ни в чем не участвовал получали свидетельство соучастия. В отчетах о проделанной работе они проходили как «охваченные».
В общем организация первична — главный принцип системы, который позволял «делать массовость» и писать убедительные отчеты «вышестоящим», а этим «сыпать процентами» с высоких трибун. В крайнем случае в ход шел последний довод зама по идеологии: «Ты ж советский, насквозь наш человек…». И, представьте себе, действовало в большинстве случаев.
БРСМ создается с теми же целями, но в иную эпоху. Когда в определенной степени действуют выстраданные обществом традиционные механизмы социального отбора. Прилежание, усердие, интеллект, знания… С учетом нашей оговорки, ограничим список, поскольку действуют и кумовство, и родственные связи, и блат, и прочие новейшие способы, не всегда поддающиеся описанию традиционным языком.
В общем, ресурсные возможности БРСМ ограничены, тем большое значение для него имеет метода их распределения, в том числе и посредством демонстративного ограничения доступа к ним лиц с ярко выраженным общественным темпераментом. Исключение студентов из учебных заведений, демонстративное закрытие учебных заведений, даже изгнание (!) университетов из страны, чего, кажется не было ни при советской власти ни до советской власти… Все это существенно активизирует деятельность студенческого сектора БРСМ. Но одновременно и стимулирует студенческий фольклор, достижения которого оперативно (можно надеяться, на века) фиксируются в Интернете.
Со школьниками, которые солидарными усилиями родителей и учителей напрочь лишены всяких прав ребенка, педагоги тоже работают достаточно успешно. По крайней мере по такому разделу, как обеспечение массовости официально проводимых разноуровневых мероприятий. От хоккейных матчей, до концертов «За Беларусь».
Однако с молодыми служащими, рабочими и крестьянами — очевидный напряг. Хоть именно эти категории слывут опорой союза, хотя считается, что союз создан ими и для них, но эта схема в жизнь не укладывается. Об этом рассказывают сами «комсомольские вожаки». Недавно в газете «Край Смалявіцкі» в статье «Рабочая молодежь — опора и поддержка организации» был дан анализ достижений и неудач. Похоже, неудач больше. Но материал интересный. Например, в преамбуле сказано, что первичные организации БРСМ должны быть созданы во всех государственных организациях и предприятиях республики в соответствии с Протоколом поручений самого Лукашенко. Это, что называется, более грубо и более зримо, чем даже в советские времена, когда комсомольские оргвопросы решались согласно его уставу и в рамках законодательства. Там был принцип, если в организации есть молодые люди, их следует «сагитировать» к вступлению в комсомол, а из числа комсомольцев образовать организацию. Если же такого количества нет, то организация не создается, но комсомольцы включаются в территориально близкую существующую организацию. Потому первый секретарь Смолевичского РК ОО «БРСМ» сетует Вера Пожиток, что не удается создать организацию на ветеринарной станции, а 8 «первичек» с количеством членов не более трех человек можно отнести к числу «мертвых», поскольку никакой работы они не ведут.
И ведь действительно так: чтобы выпить и закусить — кворум достаточный, а поднять массы «За Беларусь!» — нет. А вот «первичка» в РСУП «Петровичи» (бывший совхоз) ликвидирована «за неуплату членских взносов». Неуплата относится к основным причинам падения численности. А еще достижение членами огранизации 31-летнего возраста и смена места работы. Взносы, оказывается, теперь надо платить раз в полгода в сумме 1500 рублей для сельских и 2000 рублей для городских членов. «Но когда приходит время уплаты членских взносов такой суммы, как правило, у молодежи не оказывается. Поэтому хотелось бы перевести оплату периодических членских взносов на безналичный расчет. Так данная проблема решиться сама собой».
Ну что на это скажешь. Не проще ли всех недорослей записать «в члены», а взносы взимать через бухгалтерии предприятий, на которых работают их родители. А если и у них «как правило не оказывается», то по известному указу привлекать их к принудительному труду.
Не рабочая молодежь, а какие-то люмпены. Не удивительно поэтому, что, по словам секретаря, не находится желающих воспользоваться льготой, предоставленной уставом, и продлить членство после достижения 31 года. Кому же нужна такая нищая молодость при таких назойливых секретарях.
Более того, когда «члены» увольняются с работы, то секретарь узнает о потере когда наступает время принимать взносы. Ау, мертвые души. Разыскать их мог бы КГБ, но не во всяком районе есть соответствующий отдел, да и рук у чекистов на всех не хватает. В общем, гоголевский сюжет созданный самой жизнью.
Понятно, ловить души надо в людных местах. Например, на бройлерной фабрике, где работает большинство смолевичских комсомольцев. Место хлебное, потому молодежь за него держится, потому восприимчива к идеологическому кликушеству и два раза в год свои 2000 взносов платит регулярно.
В общем, если бы не структуры местной исполнительной власти, то можно было бы говорить о преобладании в организации «бройлерного уклона». Но есть РОЧС (пожарная), налоговая инспекция, милиция, районо (оно теперь как-то по другому называется), редакции газеты и радио, больница: воинская часть, где работают и служат «люди государевы», которым от членства никак не отвертеться.
Вот так. Ситуация кристально прозрачная. Хоть для социолога, хоть для зоолога. Нет смысла исследовать ее с помощью опросов, которые, на взгляд автора ясности не внесут, а дело запутают.
Как они уже запутали отдельных титанов оппозиционной мысли и отцов белорусской демократии, которые поверили в то, что властью создана прочная система, с которой можно и нужно искать сближения и, если позовут, сотрудничать.
Власть наша не зовет, она привлекает. И только тех, кто способен ей платить больше, чем 2000 рублей в полугодие.