«Кто сегодня делает философию в России», т. 1, М. 2007 (автор-составитель А. Нилогов) — это серия интервью с ведущими сегодня представителями философии в России (причем, со временем предполагается представить 30-40 персоналий).
Тройственное впечатление от этой книги. Во-первых, конечно, поражает многообразие, т. е. богатство и широта интеллектуально-духовного ландшафта современной России (притом, что сам критерий подбора авторов весьма расплывчат). Нет, никак нельзя говорить, что она «оскудела умом и духом». Но, во-вторых, все это одновременно производит впечатление такой мешанины, в которой разным, очень разным авторам собственно нечего сказать друг другу. Иногда они буквально не слышат тех, кто им идейно, духовно и личностно чужд. Ну, а в-третьих, — и это уже общая черта — на самом-то деле нет ни одной радикально новой идеи, радикально новой стратегии, способной захватить не одного лишь автора и его адептов. Притом, что многие выступления чудовищно амбициозны. Что ж, у меня тоже нет этих «радикально новых ходов мысли», увы. Обратимся, лишь к трем авторам, дающим очень разную презентацию «политического» в нынешней России.
Начнем с известного российского «византиста» Аркадия Малера, который решительно отличает этот «византизм» и от неопределенного «традиционализма», и от размытого «евразийства». По сути, этот «византизм» оказывается тождественным возвращению к христианской ортодоксии православием. И вот здесь автор сообщает нам любопытные вещи о Власти и власти. Прежде всего, речь идет о Катехонической Власти, которая сдерживает силы Аномии (например, либералов и прочей «сволочи»), предлагающей нам «соблазнительную провокацию беззаконной жизни» посредством отказа от служения «абсолютным ценностям». Сразу же чувствуется не терпящий возражения возвышенный пафос. Но это понимание Власти оказывается связано с пониманием философии. Между прочим, здесь происходит довольно странная вещь, когда те или иные философы склонны или склоняются выдавать свое собственное понимание философии за ее «самопонимание». Впрочем, верно также и обратное.
Начинает А. Малер с того, что «философия — это в первую очередь культура мышления, вне которой никакая мысль не может иметь права (беспощадная категоричность автора — Н. С.) на серьезное восприятие». (с. 110). Заметим, что такое определение не является ни новым или неожиданным, ни строгим и внятным. В то же время оно само уже «априорно» — в том смысле, что ссылается на «культуру» и «мышление» вне какой-либо проблематизации того и другого. Не философия «определяет» культуру и мышление, но она сама «определяется» из них. Хотя далее мы находим несколько иное и довольно развернутое утверждение, согласно которому «в основе любой философии лежит единая онто-гносеологическая картина». «Онто-гносеологическое», таким образом, тоже уже предзадано здесь в своем «различающемся единстве», и на выходе из нее («картины») мы получаем конкретные социально-этические императивы, политические проекты и эстетические модели восприятия самих себя и окружающего мира» (с. 115) На каком, собственно, «выходе»? И, главное, как именно получаем? Ну, это так, мелочи. Хотя выше также автором утверждается, что в основе философии (метафизики) лежит некая базовая интуиция некой абсолютной ценности. При этом, опять же, метафизика определяет метаполитику («политическую метафизику»). Отсюда, по автору, следует (тут, впрочем, мы восходим к Платону, не отдавая себе отчета в той имитации констелляции «Платон — Ученики — Тиран», о которой в той же книге тонко говорил Д. Кралечкин): «как нет философии, не имеющей политического воплощения, так и нет политики, не имеющей философского основания. И потому как любая философская война выходит за пределы самой философии, любая политическая война в конечном счете является философской» (там же). Кто же из нынешних политиков будет оспаривать то, что его «политика» конечно же, имеет «философские основания»? Но, как видите, это замечательное, строго согласованное соответствие здесь на самом деле нисколько не анализируется и не доказывается, а утверждается и предполагается в качестве необходимого и неизбежного. То есть уклониться от этого мы не можем. Грубо говоря, каков философ, таков и политик; равно и наоборот, каковы ваши политическая тональность и «модальность», таковы и философская. В преломлении же этого «русского византизма» получаем: «Необходимость активной политической позиции я оправдываю этикой социального долженствования, которую обнаруживаю в единстве православного учения о „свободе воли“ как априорном условии человеческой жизни и миссионерском призвании как смысле этой жизни в социуме» (с. 115-116). Заметьте, только православном, ибо католицизм и протестантизм проходят у Малера по ведомству «недохристианства» и общего экзотерического учения Запада на пути его секуляризации. Это автор и называет своей «этической установкой» и именно она порождает у него строго соотносимые — проблему элиты и проблему идеологий. А именно: «проблему элиты как подлинной „субстанции политического“ (какая элита будет возражать? Но что и кто тогда здесь относится к „неподлинности политического“? Делайте выводы сами. — Н. С.) и проблему идеологий как выражение „сущности“ (о, как далеко мы ушли от „ложного сознания“! — Н. С.) этой „субстанции“, как концептуализации подлинной „политической миссии“ этих элит» (с.116). При этом у автора данная «тема элиты фактически замещает тему власти». Что касается понятия элиты, то Малер соглашается с ее трактовкой по Этциони: активное меньшинство, обладающее позицией власти над пассивным большинством. Обратим внимание на само это выражение «позиция власти»; оно как-то плохо соответствует концепту Власти с большой буквы. Но к этому мы сейчас и переходим.
Что же такое эта самая Власть? Вещь мистическая и «диалектическая» разом. Ибо «Власть — это абсолютная свобода как абсолютная ответственность и абсолютная ответственность как абсолютная свобода». Понятно, что «держать» такую Власть обычному человеку никак не по силам; ему остается только служить этой мистической сущности. И это притом, что у автора «каждый человек абсолютно свободен и абсолютно ответствен, каждый человек обладает имманентно присущей ему позицией Власти, каждый человек может и должен перейти из состояния объекта в состояние субъекта, став активным меньшинством, т. е. элитой» (с. 116). Не рассказывайте нам сказок, господин Малер. Да и вообще довольно странно, каждый может и должен, но не все, ибо тогда не будет элиты. В таком случае что же, борьба воль? Но ее результат в том и заключается, что лишь немногие обладают «позицией Власти», поправ, таким образом, провозглашенную автором «имманентность» этой позиции каждому из нас. Где же это в конкретном смысле социально и политически каждый человек разом и абсолютно свободен, и абсолютно ответствен, поскольку одно должно гарантировать другое? И при этом обладает «имманентно присущей ему позицией Власти»? Ищите объяснений полегче. Просто (узнаем мы от прозорливого автора) «Власть возникает только в той пространственно-временной точке, где кто-то объявляет сам себя носителем Власти». Серьезно? Срочно «объявляйте самих себя» — я прямо-таки жажду посмотреть на «результат. Ведь возникновение власти, далее заявляет автор, „абсолютно волюнтарная акция (в самом деле, в „абсолютном“ можно все совместить, в частности — „ответственность“ с полнейшим волюнтаризмом — Н. С.), все остальное (какая „мелочь“! — Н. С.) — это лишь чисто социальная реализация».
Но это еще не все откровения автора по поводу «Власти». Как быть, к примеру, с возможностью ее критики? А вот как: «минимальная критика Власти со стороны — это всегда в первую очередь ее признание в качестве „власти“, это ее неосознанная легитимация. Но полная и последняя легитимация Власти происходит именно тогда, когда кто-то перекладывает на нее свою собственную ответственность за окружающий миропорядок — тем самым он передает власти свою свободу, отказываясь от права быть Властью» (т. е. от того, что ему, как и каждому, имманентно. — Н. С.). Что и требовалось доказать. И тот, кто был (сам же автор это утверждал) «абсолютно свободен и абсолютно ответственен», теперь оказывается (ведь логически так выходит, если не лукавить) абсолютно не свободным и абсолютно не ответственным; то и другое были реализованы, но и полностью исчерпаны им в единственном акте — «полной и последней легитимации Власти». Чем-то от Гоббса попахивает этот «русский византизм». Но сам автор все это без ложной скромности называет «органомикой Власти». Что и говорить, богата русская ментальность «самородками-фундаменталистами». Так может быть прав Олег Матвейчев, который в той же книге утверждает: «власть стала просто борьбой за власть, а все политические теории — ресурсом. Политическое сознание стало политической материей, сырьем, коробкой с инструментами для практиков и их войн» (с.146)?