Словосочетание «единый кандидат» — это знакомое, слишком знакомое для того, чтобы об этом можно было говорить как об историческом повторе, скорее — как о навязчивом повторении (Wiederholungzwang), или, если угодно, о навязчивом влечении (Zwangsantrieb). Объект этого влечения (ein alternativ Prasidentschaftskandidat) столь же отчаянно невозможен, как и сама Альтернатива, в основу которой положен какой-нибудь «европейский» или «восточный» выбор. Дело идет не только о невозможности как таковой (теоретической и практической), но и о том, что ключевой пункт политического отчаяния еще не достигнут — и это побуждает нас к производству проектов, еще не остывших от былого восторга.
Автору данных заметок (на полях известной дискуссии) хотелось бы, чтобы его истолковали верно, так как он (насколько позволяет судить об этом косвенный падеж) не является ни противником единого кандидата, ни рассуждений о нем. Было время, он сам участвовал в обсуждении идеи (в некотором смысле абсурдистской) выдвижения виртуального кандидата от оппозиции. Например, Василия Потемкина. Вот он пожимает мозолистые руки рабочим, вот он «толково» рассуждает об отношениях с Россией и Западом. Неважно, что Потемкина в действительности не существует, важно что задана символическая альтернатива, что в символическом порядке создано пустое место, которое в нужный момент будут занято (к примеру, г-н Потемкин делегирует свои полномочия свежему кандидату).
Сегодня уже можно утверждать, что единый кандидат Большой альтернативы в каком-то смысле существует. Он существует как тотальная оговорка политического рассуждения — как пустое место агента Джорджа Каплана в хичкоковском «К северу через северо-запад». Неважно, что Каплан «на самом деле» не существует, что он создан разведслужбой для отвода глаз: в какой-то момент произвольные усилия Роджера Торнхилла оживляют это пустое место. Смысл в том, что Торнхилл и есть подлинный Каплан, ибо в полной мере — сперва неосознанно, затем отдавая отчет в происходящем, — разыгрывает роль последнего.
Итак, пустое место единого кандидата от оппозиции существует и, казалось бы, главная проблема состоит исключительно в том, кто сможет его заполнить своим инертным и плотным политическим телом. Именно так и формулируется ключевая проблема единого кандидата: кто может (должен, имеет право) персонифицировать альтернативу? Кого следует назначить играть роль единого оппозиционного лица? Ниже мы постараемся показать, что данный вопрос — вопреки своей вопросительной очевидности — является фиктивным в том смысле, что призван закамуфлировать, заслонить собой более фундаментальную проблему.
Опыт былых кампаний показывает, что оппозиционные активисты в плане чего-то единого «недоговороспособны». Эта их неспособность достаточно проявила себя и в кампании 2001 г., и в кампании нынешней, когда на некоторых округах конкурировали между собой кандидаты от «пятерки». Александр Федута знает о чем говорит, когда утверждает, что из пяти участников дискуссии на «Рыдыё Свабода» трое мнят себя президентами. Это — вовсе не свидетельство «глупости», «слабости» или «недальновидности» оппозиции, но закономерное следствие того, что оппозиция (о каком бы обществе не велась речь) — это не армия, не корпорация, не госаппарат, словом, не единый субъект. Таковым она может выступать только в агитках и контр-агитках БТ. Разобщенность, плюрализм, конкуренция, — это не патология, но вполне нормальное состояние политического поля.
Таким образом, процесс выращивания/назначения единого оппозиционного лица все же является подлинной проблемой, которая подчас кажется неразрешимой. И все же это фиктивная проблема, что означает: единое лицо, превращаясь в недостижимый объект навязчивого влечения, скрывает собой серьезную психо-политическую травму. Дискутируя по поводу единого кандидата, способного стать противовесом Александру Лукашенко, мы, по сути дела, избираем обходной путь (Umweg), предаваясь суетливому деланию виртуальной политики. Это своего рода «терапевтический обман», позволяющий, с одной стороны, создавать иллюзию концентрации политического ресурса (вот же — спорим, дискутируем), а с другой — избегать расходования энергии на то, о чем даже говорить неприятно.
Суть же проблемы относительно проста: то, что нормально для политического поля, выглядит известной патологией для партизанской деятельности. Иными словами, политического поля не существует, и все что мы видим вместо него, — два театрализованных представления, два перформанса, каждый из которых мало адресован зрителю и замкнут сам на себя. Один из них — официозная фикция политики, призванная разыгрывать связь с избирателем (фикция демократии), вторая — оппозиционная фикция политики, призванная изображать конкуренцию политических идей (фикция либерального плюрализма). Ирреальная сцепка этих театральных площадок способствует устранению ощущения аномальности происходящего — как если бы пациент сумасшедшего дома идентифицировал себя не с Марксом, не с его бородой, но с пациентом сумасшедшего дома, и как если бы мы этому верили (только человек способен вводить в заблуждение окружающих изображая себя самого).
Почему мы говорим об оппозиционной политике как о фиктивном процессе конкуренции политических идей? К данной проблеме отсылает замечание одного из радиослушателей «Радыё Свабода». Этот человек попадает в одну из типовых ловушек, расставленных «ключевой» дискуссией, поскольку задается вопросом об общей платформе ОГП и ПКБ. То есть вопрос о том, на какой единой идеологической почве можно вырастить решение по поводу единого лица. Это забавный вопрос. В том смысле, что всякий размышляющий о политике человек если не знает, то хотя бы догадывается о серии ответов (хотя бы по той причине, что она предполагается самой постановкой вопроса).
Единый кандидат не может и не должен блюсти ни интересы ПКБ, ни интересы БНФ, ни интересы ОГП и в этом смысле он вынужден быть внепартийным или надпартийным кандидатом. Потому-то он и именуется «единым». Его платформа достаточно проста. Не европейский/российский выбор, но открытость как единственная внятная альтернатива изоляционизму (лишь эту символическую альтернативу Лукашенко не в состоянии присвоить, превратив в локальный поток своих бесконечных спичей). Политический плюрализм как альтернатива политической монополии. Сменяемость и избираемость власти. Общественный контроль как альтернатива коррупции, а не как ее вспомогательное средство. Свобода как единственная альтернатива рабству.
На фоне наброска данного политического кредо все прочие платформы и кредо — пункты, содержание которых мы успели подзабыть, — следовало бы признать неактуальными. Словом, вопросы о том, какому из внешнеполитических векторов отдать предпочтение, заменить ли мажоритарную систему пропорциональной, какие налоги и с кого сдирать, и даже вопрос о том, на каком языке вести документацию, можно было бы урегулировать в «рабочем порядке». Рабочий порядок — это такой порядок, который требует конкуренции, аргументации и согласования, то есть политики как таковой. Но все мы знаем, что конкуренция подобного типа в нашем обществе не принята, да и политика полагается чем-то дурно пахнущим. Предпочтение отдается исключительно «управлению». Уже поэтому следовало бы считать оппозиционную политическую конкуренцию фиктивной.
Она фиктивна в том смысле, что — в полном соответствии с «правилами» авторитарной политической игры — подменяет политические ставки: так, на месте вопроса «что» оказывается хорошо знакомое «кто». Если мы во всем согласны («программные» разногласия почти не озвучиваются), то почему именно ты, а не я представляешь «единую» платформу? Чем ты лучше меня? Тут оказываются задействованы все критерии вплоть до курьезных.
Андрей Климов перечисляет ряд таких квалификационных требований к оппозиционному кандидату, что отпадает всякое сомнение в том, что именно этого кандидата мы слышим в данный момент по радио. К сожалению, мы лишены возможности наблюдать улыбку Юрия Дракохруста, но, вне всякого сомнения, он улыбается, когда спрашивает у Климова, не себя ли он имеет в виду. Виктор Ивашкевич полагает, что оппозиционному лицу должна быть делегировано большинство голосов партийных активистов, Николай Статкевич утверждает, что единый кандидат всенепременно должен быть «фактурным», нравиться женщинам и стоять на европейской платформе. Если бы в передаче принимал участия генерал Фролов, то, возможно, мы бы услышали, что за единым кандидатом должен маячить авторитет армии и героическая история длительной голодовки.
Вероятно, в определенной ситуации критиковать политиков — равно что критиковать звезд Голливуда за то, что преподносят собственную «фишку» в качестве эталонной. Все это человеческое, слишком человеческое. Но следовать уловкам и зигзагам подобной дискуссии — по меньшей мере, нелепо.
Для автора этих рассуждений, равно как и для многих других авторов и читателей, в конечном счете не имеет значения, кто именно будет воплощать альтернативу Лукашенко. Этой альтернативой могла бы стать и Лидия Ермошина, ибо в нашей ситуации важна не столько конкретная политическая платформа, сколько необходимость запуска механизма смены власти — в том-то и состоит ключевой пункт «альтернативной» платформы. Однако мы подозреваем, что Ермошина, скорее всего, не годится на заполнение этого пустующего место, поскольку едва ли будет выполнять подшитые к этому месту обязательства. Короче говоря, она прежде передавала «свои» голоса Лукашенко, она сделает это и в будущем. Важно иметь в виду, что обязательства дает не политик, но место; политик их всего-навсего выполняет.
Здесь-то мы и сталкиваемся с подлинной проблемой белорусской политики, возвращающей нас от восторженного «кто» к травматическому «что». Дело в том, что в белорусской перспективе «легальной» политической игры места Каплана — подобно многим иным местам и структурам — не существует и, следовательно, никакой Торнхилл не способен его занять. Вообще, это место существует, но где-то в другом месте. Короче говоря, нет никаких гарантий, что президентские выборы в 1996 году состоятся. Они либо не состоятся вообще, либо не состоятся как выборы, в которых действительно кто-либо может выступить в качестве «альтернативного» лица. Авторитарная машина сконструирована таким образом, что исключает подобную альтернативу. В том и состоит ее ключевая функция.
Словом, «нормальные» (или близкие к таковым) президентские выборы невозможны. Они невозможны не только в практическом измерении, но и в чисто теоретическом (или воображаемом) плане. Дело в том, что Александр Лукашенко олицетворяет собой нелегитимное поле политической игры (то есть лишенное «внешнего» признания; все божественные знаки признания черпаются из единственного наличного знака — тела, являющегося заместителем какой-то смутной идеи), всякий же оппозиционный кандидат неизбежно притязает на легитимность (ибо, в отличие от Лукашенко может располагать только ей). Таким образом, кандидат-преемник Лукашенко оказывается как бы атопичным: у него нет места, поскольку это место располагается на границе воображаемой сшивки двух несовместимых полей. Легче вообразить себе совместную политическую регату по выбору единого президента Беларуси и Украины, чем выборы, в которых участвуют Лукашенко и, например, Лебедько.
Г-н Федута совершенно прав, когда утверждает, что «непредсказуемый» Лукашенко действует в соответствии с некой логикой, и что эту можно предсказывать. Действительно, отталкиваясь от нашей игровой топики легко выстроить перспективу, в которой Александру Лукашенко «противостоит» некий единый кандидат. Этот «оппозиционер», разумеется, мечен тем же типом легитимности (тем же нелегитимным знаком), что и сам Лукашенко. Все прочие кандидаты должны быть удалены с поля, поскольку в противном случае ставкой политической игры становится ее законность как таковая (опасность символического коллапса). Другими словами: в какой символической системе возможно состязание оппозиционного кандидата, апеллирующего к незаконности результатов плебисцита, и претендента на третий срок, настаивающего на их полной и совершенной законности?
Таким образом, выстраивая стратегию участия в выборах 2006 года единого кандидата от оппозиции, партийные лидеры фактически готовятся к признанию (а) законности плебисцита и (б) его итогов, что также можно охарактеризовать как подготовку к акту группового харакири. Между тем, трудно не увидеть, насколько неадекватным действом является даже такое харакири. Опасность символического коллапса (то есть проникновения внутрь системы каких-то «внешних» норм и стандартов) понуждает власть к тому, чтобы «вырубить» оппозицию еще до начала президентской кампании. Лукашенко теперь нуждается в совершенно однородном политическом поле — при отсутствии всех прочих полей, намекающих на «незаконность». Именно нелегитимность должна играть роль легитимности. Все должно стать с ног на голову.
Забавно, что сегодня официозные политтехнологи примериваются к электронной системе подсчета голосов (прошедшей успешную апробацию в Казахстане). Смысл в том, что кнопка, отвечающая за «электоральный процент», уже не может быть доверена кому-то, для кого этот процент не является единственным критерием собственной законности и значимости.
Повторимся: проблема, достойная дискуссии, состоит не в отсутствии единого кандидата, но в отсутствии его игрового места. Важно отдавать отчет в том, что оппозиция постепенно смещается в подполье, что на предвыборных площадках ей больше нет места, равно как нет больше места различного рода социологическим замерам. После кампании осени 2004 г. понятие «процента поддержки» утрачивают всякий смысл. В этой ситуации рассуждать о возможной кампании единого кандидата означает вводить в заблуждение и себя, и избирателей, и наблюдателей извне. Это означает ставить неверный диагноз: вместо того, чтобы сигнализировать о том, что белорусская авторитарная система дошла до кондиционного состояния, мы продолжаем делать вид, что здесь еще возможны какие-то внутренние шевеления и политические сдвиги.
Если сдвиги и возможны, то вовсе не при опоре на «институциональные» ресурсы, то есть по правилам игры, диктуемым властью. Нужно иметь в виду, что белорусский политический режим еще не закоснел на манер северокорейского, что, вместе с тем, запас его прочности близок к исчерпанию, но что игра по заданным правилам лишь укрепляет его, заставляя «модернизироваться» до некой новой (и хорошо забытой) версии. Мне кажется, при выстраивании «альтернативных» тактик и стратегий, необходимо исходить именно из этого. Следовало бы оттолкнуться от вопроса: что делать в ситуации, когда ни у одного из кандидатов нет никакой возможности участвовать в президентских выборах? Быть может, имеет смысл позволить системе дозреть и перезреть? Или продолжать оформляться в негативный поток, способствующий ее укреплению? Как показывает опыт, система истоньшается вместе с образом врага: сперва это интервенция, потом — буржуазная «оппозиция», затем коррупция внутри аппарата, наконец, алкоголики тунеядцы и пр., наконец самораспад. Появление директивы № 1 — это зримое свидетельство зрелости режима, чей единственный опорный знак — фигура Лукашенко.
Это, конечно, порождает невнятные надежды, связанные с еще одним единым политическим телом, но не есть ли это типовое навязчивое влечение-повторение? К более или менее оформленным надеждам побуждают не сами надежды, но определенный опыт отчаяния. Если бы, положим, большинство белорусов узнали о том, что у них на самом деле нет никакой альтернативы, то бурные изменения незамедлительно последовали бы. Ибо тотальная предзаданность, полное отсутствие альтернатив есть нечто, что противно человеческому существу.
Сегодня на поставленные выше вопросы нельзя дать однозначного ответа, но означает ли это, что эти вопросы не должны быть поставлены? Они должны быть поставлены.