На днях официальные СМИ, со ссылкой на очередной мониторинговый опрос населения Институтом по социально-политическим исследованиям при Администрации президента, выступили с интереснейшим заявлением. Оказывается, в Беларуси растет число жителей, относящих себя к среднему классу. Понятно, такой делается вывод, что рост его рядов обусловлен усиливающейся социально-экономической стабилизацией, которая, в свою очередь, детерминирована проводимой властями политикой.
По данным социологов, во втором квартале нынешнего года к среднему классу отнесли себя 43,3% опрошенных, а в аналогичном периоде прошлого года таковыми считали себя 32,9%. Читаешь такое — диву даешься. Вспоминаешь фильмы о доблестных чекистах, занятых зачисткой пролетарского общества. Шмон, например, в переполненном поезде: «Ты кто, бобровая шуба, буржуй недорезанный?» А в ответ испуганное: «Что вы, что вы, товарищ. Я коренной пролетарий из Житомира». А бывало и наоборот, когда для завоевания невесты с приданым типичный маргинал прикидывался владельцем гостинички, бакалейной лавочки или свечного заводика. Де мол, пока разберутся, мы уже в купечестве. А зачем среднему белорусу, работающему по найму, косить «под средний класс», ума не приложу. Или это задание такое социологи получили: показать, что у нас не только в экономике рост, но и общество становится европейским. В смысле — буржуазным. В таком случае можно ожидать, что скоро значительную часть белорусов причислят к олигархам. Богатеем, дескать.
Хотя куда уж больше. Молодежь, студенты и учащиеся ПТУ довольны больше всех: 66% из этой группы респондентов отнесли себя к категории со средним достатком. Правда их социологи не отнесли к среднему классу, понимая, очевидно, что такая интерпретация социального статуса пэтэушника была бы слишком большой натяжкой. Пока папа с мамой кормят, пока потребности по-молодому минимальны — для неудовольствия материальным положением места нет. И в прежние времена ученики на производстве считали себя людьми более состоятельными, чем кадровые работники, включая администрацию во главе с директором. Но вот поди ж ты, социологи при Администрации делают для нас открытия.
Если же говорить всерьез, средний класс не настолько богат, чтобы диктовать свою волю правительству, но и не настолько беден, чтобы наниматься к кому-то на работу. Представитель такого класса независим в том, что касается его собственности, его доходов. Разумеется, настолько, насколько это возможно в данном государстве. В этом смысле он может иметь меньшие доходы, чем наемный работник, даже простой рабочий, но в данном случае родовым признаком является частная собственность, собственное дело. Как-то разговорился с одноклассником, бывшим инженером-электронщиком, ныне предпринимателем. Он говорил так: «Не поверишь, бывало, покупал мешок семечек, усаживал тещу на скамеечку в подземном переходе — и только так выживал».
Так вот, даже в такие тяжелые моменты, он не переставал быть представителем своего класса — среднего, живущего в «зазоре» между нашим корпоративно-капиталистическим государством и наемными работниками. А у нас — именно зазор, а не открытое для желающих правовое и экономическое пространство. Количественно он измеряется цифрой в 200 тысяч. Примерно столько у нас частных предпринимателей (мельчайших и средних); к ним, вероятно, можно добавить тысячу-полторы фермеров, несколько сотен владельцев относительно крупных фирм, акционеров, чьи дивиденды сравнимы с их заработной платой, адвокатов, частнопрактикующих врачей, представителей творческих профессий, которые не кормятся от государства и т. д. Даже лицо, чье денежное содержание позволяет ему потреблять неизмеримо больше среднего уровня, нельзя отнести к среднему классу. Если оно служит в госаппарате или обслуживает его. Такой служащий — наемный работник, пусть и высокооплачиваемый. К слову, часто уровень потребления представителей этой категории практически не зависит от их официальных окладов, а обеспечивается напрямую в соответствии с занимаемой должностью.
Последний пример такого свойства — решение президента об установлении денежных надбавок академикам НАН, что налагает на них обязанность трудиться все более эффективно. Как станут оценивать эффективность — дело третье. Главное в том, что, в отличие от практически всех своих зарубежных коллег, наши академики не могут претендовать на «членство» в среднем классе.
Говорить всерьез о восстановлении среднего класса можно будет тогда, когда в максимальной степени, без изъятий будет восстановлен институт частной собственности. Пока же вокруг этой проблемы идут политические игры, уже, вроде бы, началась и возвратная национализация акционерных обществ. А что касается самой приватизации, то вот такая статистика. Из выданных населению 427,6 млн. чеков «Имущество», некапитализированными остались 200 млн. Причина? Государство старалось на льготных условиях «сбагрить» народу то, что похуже, оставляя себе самые лакомые куски. Даже колхозы, где доли каждого члена артели несомненно были, предпочли довести до ручки, но не отдать сельским труженикам заработанное. В денежной приватизации успехи и вовсе аховые. По состоянию на 1 мая в бюджет от продажи госимущества поступило всего 910 млн. рублей — 1/100 от запланированного за год. При таких темпах средний класс у нас не сложится и за сотню лет.
И поскольку практически неизменной (по сути) осталась структура экономики и методы управления ею, то неизменной осталась и социальная структура. Есть — рабочий класс, которому, правда, не льстят, не приписывают роль гегемона, и крестьянство (с развалом колхозов — не колхозное, не фермерское, а «камерное», занятое в микроскопических натуральных хозяйствах). Об интеллигенции (в прежнем смысле слова) сказать нечего — жалкие, обреченные на выживание люди. Пенсионеры напоминают стариков, брошенных на стоянке кочевым племенем ввиду нехватки пропитания.
Но кочевники действовали более продуктивно, чем наши руководители. У них сэкономленное тратилось на детей, что гарантировало племя от вымирания. У нас — на различного рода проекты, до боли напоминающие известные потемкинские деревни.
Таким образом, социальная структура принципиально не изменилась, среднего класса нет. Почему? Попробуем ответить, памятуя о том, что относительно полными бывают только самые простые дефиниции. В социальной жизни они практически неприменимы. В частности, классические формулы, определявшие социальную структуру советского общества, по общему согласию и недоговоренности выводили за скобки так называемую номенклатуру. Единственное развернутое определение номенклатуры содержалось не в общедоступных справочниках, а в учебном пособии для системы партийного образования: «Номенклатура — это перечень наиболее важных должностей, кандидатуры на которые предварительно рассматриваются, рекомендуются и утверждаются данным партийным комитетом (райкомом, горкомом, обкомом партии и т. д.). Освобождаются от работы лица, входящие в номенклатуру партийного комитета, также лишь с его согласия.
В номенклатуру включаются работники, находящиеся на ключевых постах». Номенклатура обозначает и всех лиц, занимающих такие посты; номенклатура — это и самоназвание входящих в нее лиц. Вполне, кстати, правомерное. Что в итоге? По Миловану Джиласу, новый правящий класс в СССР и других странах «реального социализма». Замените внятный и понятный термин номенклатура (от лат. nomen — имя) на скверный во всех смыслах эвфемизм управленческая вертикаль, и все станет на свои места. Именно вертикаль является новым правящим классом президентской Беларуси.
Для большевиков необходимость отбора людей на руководящие посты была неоспоримой, потому что партийцев в стране после революции было мало, аппарат надо было расширять, а к победившей партии норовили примкнуть карьеристы и просто проходимцы. Но по какому критерию проводить отбор? Как писал исследователь номенклатуры Михаил Восленский, на первый взгляд, поскольку шла речь не о синекуре, а о работе, естественным была бы максимальная профпригодность и способности организовать дело. Но главными были избраны «политические признаки». Это означало, замечает Восленский, что, если на должность директора института претендовали беспартийный буржуазный спец Альберт Эйнштейн и братишка с Балтфлота Ваня Хрюшкин, отдавать предпочтение надо было Ване. Назначение на должность генпрокурора Виктора Шеймана, к тому моменту студента-заочника юридического факультета, предельно четко указывает на практикуемые в белорусском государстве методы подбора кадров. Разница разве лишь в том, что у нас неизмеримо большую роль играет момент личной преданности нижестоящего вышестоящему.
В классическом виде «политические признаки» требуют назначать на посты людей, которые для этих постов не очень то и подходят. В конкурентном обществе это было бы немыслимым. Но в том то и дело, что не вполне компетентный человек всегда чувствует, что занимает свое место не по праву, а по милости руководства, и, если эта милость заканчивается, он легко может быть заменен другим: «У нас незаменимых людей нет». А поскольку Эйнштейна все-таки заменить труднее, чем Хрюшкина, то и назначать надо Хрюшкина, замечает Восленский.
Таким Хрюшкиным было все равно, чем руководить, — баней или оперным театром. Они брались за любое дело (куда пошлют) именно потому, что ничего не умели. Этого и не надо было. Ведь если предприятию спускаются показатели, то ему и директор (как менеджер) не очень нужен, и главный бухгалтер; при этом, разумеется, совершенно лишним можно считать юриста, а по большому счету, и инженера. Сами органы власти (внизу их почему-то называют органами самоуправления) по сути таковыми не являются. Это типичные хозуправления при соответствующих силовых структурах. Именно им принадлежит реальная власть, которая обеспечивается правом осуществлять негласный контроль над всеми и каждым в отдельности.
Сейчас уже трудно перечислить имена тех «крепких хозяйственников», которые были подняты, а затем сброшены с политического Олимпа одной и той же силой. Кто-то из них получил синекуру, кто-то затерялся в толпе, кто-то попал в узилище. Тем не менее, число бабочек, летящих на огонь, не уменьшается.
Почему? За ответом обратимся к Восленскому. Сталинские назначенцы, подчеркивал он, были людьми Сталина. Но и он был их человеком. Они составляли социальную опору его диктатуры, но не из трогательной любви к диктатору-грузину: они рассчитывали, что он обеспечит их коллективную диктатуру в стране. Подобострастно выполняя приказы вождя, они деловито исходили из того, что эти приказы отдаются в их интересах. Сталин мог любого их них в отдельности выгнать и обезглавить, но пойти против номенклатуры в целом никак не мог. Он безжалостно «очищал» общество, снимая слой за слоем нэпманов, кулаков, духовенство, но одновременно старательно заботился об интересах своих назначенцев, об укреплении их власти, привилегий. Даже когда публично критиковал, он наделял их «царскими» полномочиями и тем самым укреплял их авторитет. Поэтому и шли охотно во власть, рассчитывая, что репрессии их обойдут стороной. Поэтому и доносили друг на друга с удивительной готовностью.
И в Беларуси вертикаль — это люди Лукашенко, но и он человек вертикали. Он без них — величина бесконечно малая, они без него — пигмеи. Все это можно проиллюстрировать многочисленными примерами, но мы остановимся на случае с Егором Рыбаковым. В бытность его руководителем Белтелерадиокомпании, в «Народной воле» появилось интервью Марины Коктыш со всеми известной и сейчас, а в прошлом белорусской теледивой Элеонорой Езерской, которая усомнилась в профессионализме главного телевизионщика. Понятно, что такое у нас не прощается, и суд присудил газете, корреспонденту и его собеседнице крупные штрафы, дабы компенсировать моральный урон г-ну Рыбакову. С тех пор уже и сам Лукашенко не раз подвергал рыбаковское БТ жесточайшей критике за плохую работу, уже и сам истец стал задержанным и подследственным за дела нехорошие, а белорусская Фемида не только не отменила приговор, но даже ужесточила санкции.
Разумеется, дело тут не в Рыбакове, с помощью которого была поймана на крючок «Народная воля». Если уж его посадили — значит, было за что. Не оппозиционер же. Но объективно вертикаль защищает Рыбакова как частицу самое себя. Но что в таком случае можно сказать о правовой природе самой вертикали?
На этот вопрос могла бы ответить и социология. Но другая, а не та, которая доказывает преимущества нашего общественного строя и исследует то, чего нет на самом деле.