Практик и теоретик радикальной музыки Сергей Пукст парадоксален в суждениях и нетривиален в оценках. Он абсолютно адекватен своему любимому концепту »Strange Glamour». И поэтому закономерно был приглашен нами для вивисекции затертого до дыр целевой аудиторией «Первого музыкального» образа отечественного гламура.
— Я считаю, что у нас гламур превратно понимают как парад надувных Барби и туповатых Кенов. Наверное, реальный гламур — это как раз альтернатива трескучим глянцевым пустышкам. Гламур стоит читать как риск. Как опасную игру с нешаблонными образами. Разделяете ли вы такой подход?
— То, что можно представить как альтернативный гламур, есть движущая сила творческой мысли. На самом деле движущих мыслей очень мало. Очень много отдается на показ, объяснения, растолковывание публике. Для меня настоящие люди альтернативного гламура — это Хлебников и Платонов, которые на это свою энергию не тратили. Они давали сам ход мысли, не вдаваясь в объяснения. Люди, которые не утруждают себя тем, чтобы быть общепонятными, и являются альтернативным гламуром. Это такая белая кость, которая не провозглашает себя выше, чем остальные. Они просто выше в силу того, что они делают. В том же сюрреализме главная фигура — разумеется, не Сальвадор Дали. Дали — это верхушка айсберга, «настоящий» гламур, пустой и звонкий, опопсованный. То лицо, которое нужно было показать обывателю.
— Скорее, усы…
— Да-да, точно! А там было великое множество людей, в том теневом гламуре. Вот был такой Жак Ваше. Он написал всего лишь несколько писем с войны и настолько поэтично это сделал! В сюрреализме было несколько фантомных фигур, которые не являлись художниками. Перед которыми преклонялись именно в силу законченной абсурдности их жизни.
— Это как раз характерная черта гламура — принципиальная неразличимость арт-текстов и способа существования тех, кто их делает. В гламурном пространстве эта грань размывается. И сам автор становится текстом. Как Майкл Джексон. Или Ксюша Собчак.
— Ксюша Собчак заявляет себя как Ксюша Собчак. И больше никто. И больше ничто. А там человек написал несколько писем и погиб на войне. Он никем не стал. И стал чем-то неизмеримо большим. Альтернативный гламур — это, собственно говоря, и есть творчество. Не продающее себя. Еще не употребленное шоу-бизом. Это сам ход мысли. Есть движение — и мне это интересно.
— Если принять как факт существование альтернативного, опасного гламура, то как он связан с гламуром общепринятым — тем самым пустым, трескучим, звонким? Насколько они необходимы друг другу?
— Они напрямую зависят друг от друга. Публичный гламур — это выхолощенный альтернативный. Это гламур, из которого вынуто жало той самой первичной мысли. Форма, которая использована не по назначению. Как панк, который используется сейчас где ни попадя. Но вот я, как ни странно, играю по правилам этого трескучего гламура. Я вижу свою жизнь и свое будущее в общении с публикой. И то, что я делаю, зависит от публики. Это необходимый элемент существования. То есть ты существуешь, пока ты в фокусе этого бытового гламура.
— Это работает как средство коммуникации?
— Да! Приходится передавать себя так. Но на самом деле то, что кажется гламурным, таковым не является! Наиболее яркий пример профанации альтернативного гламура — Мадонна. Типичный человек, который ни фига не создает. А только эксплуатирует. Но бывают моменты пограничные — когда возможное становится нужным. Слушаешь, скажем, группу «Мумий Тролль» и понимаешь, что «лампочки-ожерелья голых поп» — это уже запредельно… Но при этом у Лагутенко есть масса вещей, которые (при всей пошлости образов) точны в самом смешном и абсурдном смысле. Например «я моторы гондолы разбираю на части». Мало кто слышит эту строчку. А она смешная, глупая и очень точная.
— Мне кажется, что такие активные взаимоотношения разных форм гламура возможны лишь в культуре разнообразной и многогранной. Даже чтобы интересно работать на мусорной свалке, она должна содержать исходник разной формы, цвета, фактуры и т. д. В нашем белорусском варианте такая пестрая свалка культпродуктов фактически отсутствует. У меня такое чувство, что мы живем в культуре преимущественно монохромной. И здесь альтернативным гламурщиком быть гораздо сложнее.
— Вот я когда попадаю в Ленинград — там есть, чему противостоять! Город сам по себе значительный. Хотя и полуразрушенный… И если ты играешь панк в таком городе — это тоже значительно. Здесь же точка противостояния просто отсутствует. Веками отстроенная культура — даже в России, хотя эта страна совсем недавно пережила очень серьезный катаклизм — как-то структурирована в пространстве. А у нас этой структурности нет. Это двоякая ситуация. Потому что, с одной стороны, тебя никто не рихтует, не подгоняет под какой-то шаблон. У нас вообще никто никого не гонит, не мешает. Но, с другой стороны, ты существуешь сам по себе. Совершенно сам по себе! И получается так: ты работаешь только для того, чтобы остаться на том же уровне. Не двинуться дальше и проснуться знаменитым завтра… Просто даешь концерт. Он успешный, есть аншлаг. На следующий день — забудь об этом! Продолжай работать снова. Никаких лавров не будет. Такая жизнь.
— Идет поезд. И ты можешь прицепить к нему еще один вагон. А можешь — платформу. Или даже броневик. Но все равно это будет тот самый поезд и та самая колея. Так?
— Можно и так сказать. Но это вопрос исключительно голов. Это не вопрос власти. Это не вопрос государства. Здесь все нормально! Как в Голландии. Хочешь сделать концерт — делай, мальчик, концерт! Я подойду к администратору, покажу свои диски — и она может дать мне открытую эстраду, я смогу собрать людей, продать диски и как-то существовать. То есть движения можно делать. Но я поймал себя на мысли, что начинаю тормозить сам. Это мое личное торможение. И это торможение каждого из нас. Не могу объяснить, отчего это происходит…
— Мне кажется, что это ситуация кислородного голодания. Когда я приезжаю в те же Питер, Москву или Киев, то чувствую, что интенсивность движения культуры там на порядок выше. Там время быстрее идет. А здесь: «Вот я есть. Ну и что?» Нет сюжета! Есть первая страница и ты ее пишешь, добавляя по буковке. А на другую уже не перейдешь. Потому что там ничего нет.
— Согласен. Ты развиваешься своими внутренними силами. Это автономное плавание, которое мало кому нужно. Но вот попал я в один наш маленький город. Там градообразующее предприятие — фабрика стройматериалов. И у людей единственный праздник: День строителя. Они денег не жалеют, очень хотят, чтобы было красиво. А красиво в их понимании вот это, звезды белоруской эстрады. Там приезжают практически все. Кроме, может, Ксюши Ситник. Работа идет под фонограмму, естественно. А я смотрю: звезды, колонки, стадион — все прекрасно! И народу это не нужно! Они слушают эту эстраду, как бы отбывают этот момент. Но я-то вижу, что им это не нравится. И я прихожу к выводу: народ у нас готов к альтернативному гламуру. Но он стесняется! То есть люди в наш трескучий гламур не вовлекаются. События создаются, но не работают.
— Почему?
— У меня есть версия: в белорусском гламуре отсутствуют зловещий элемент и зловещий контекст. Вот в России есть олигархи, которые там неизвестно что творят. Есть какие-то девушки, у которых есть «рука»…
— То есть некие теневые истории?
— Есть золотая мечта. Потому что есть олигархи. У нас тоже можно кого-то подцепить. Но в этом не будет зловещего березовско-мефистофелевского оттенка. У них есть тайны. А у нас их нет! Вот собирается на «Евровидение» Подольская. Вовремя раскрученный роман с Пресняковым, все в восторге, все заинтригованы! И тут же наша конкурсантка: «А я беру с собой талисман — мишку!» Ну и что?
— То есть отдельная гламурная реальность фактически не существует?
— Не существует! У нас нет трескучего гламура. И отлично, что сняли с бигбордов всех этих потасканных французских манекенщиц! То есть — не дали условий для его создания. Я имею в виду — в хорошем плане. Потому что это фетиш, пшик!
— А вам не кажется, что нынешняя борьба с чужим гламуром обрекает нас на ту самую провинциальность, о которой мы так грустно говорим? У нас нет Мадонны, но есть Барабанщикова. Нет своих «Любэ», но зато есть «Тяни-Толкай». Мы тиражируем заимствования.
— Нет! Неправильно! У нас все эти российские схемы продвижения музыки работают вхолостую. В Беларуси нет российских фальшивок типа педерастических связей Бори Моисеева, которые снабжают его попсу этаким псевдогламурным блеском… Он создает легенды. А у нас поп-музыка не легендарна. Ни у кого из белорусских поп-звезд нет какой-то своей тайны. Агурбаш была бы интересней народу, будь у нее хоть какая-то драма! Хотя в России при таких же вложениях… Еще один базовый постулат альтернативного гламура: он никогда не считает людей идиотами. У нас, при всех обвинениях в провинциальности, люди умнее. Они меня еще способны воспринять. Я еще есть. Хотя, по идее, существовать не должен. Меня не должно быть вообще! В принципе!
— Получается, что от парадоксального гламурного сюртучка — с глянцевым верхом и колючей изнанкой — у нас существует только изнанка. Альтернативный гламур, который практически не рационализируется и не «лакируется».
Это я-то колючая изнанка? А еще кто?
— Хороший вопрос… Беларуская альтернатива сегодня существует как архипелаг. Есть обособленные акты: Пукст, театр «ИнЖест», «Ляпис Трубецкой»… Наш гламур (как альтернативный, так и «глянцевый») еще не сложился в историю. Идет его первоначальное накопление. А для того, чтобы он пробился в глянец, нужны конкурентная рыночная среда, нормальный культурный маркетинг и пиар. Те вещи, которые запускают культурную динамику. Когда в художественных школах начнут изучать Джона Зорна, а не Дунаевского… Хотя пусть будет и Дунаевский!
— Дунаевский — это красиво…
— Когда зорновский «Спиллейн» будет звучать у нас в очередь с «Рапсодией в стиле блюз», тогда будет сдвиг. Когда наша культура научится быть рисковой, опасной. Она пока работает на инерции. Она осторожная. И зритель у нас такой же осторожный. Вынужденно становится таким же осторожным и артист. Который еще десять раз подумает — где ему выступать и что ему петь. Есть вещи, которые он не может себе позволить…
— А я могу! Потому что я не зарабатываю музыкой.