День референдума о вхождении Литовской Республики в Европейский Союз я провел уже дома, а вот 9 мая я был в Каунасе. В этот день — так уж получилось, — литовцы вместе со всем прогрессивным человечеством отмечали День Европы.
Эта пятница не была объявлена выходным днем, что, в принципе, вполне соответствовало общей идейной установке: вхождение в Европу — очень большой труд для целого народа, отдыхать некогда. К тому же, и в Европу эту самую Литва идет вовсе не ради того, чтобы там сидеть сложа руки и лодыря гонять (баклуши бить то ж). Посему собственно Днем Европы как праздником жители Каунаса насладились в полной мере лишь во второй половине дня, когда работа в учреждениях и фирмах почти закончилась.
Праздник был как праздник. Центральным его звеном для каунассцев стал «европейский карнавал», организованный добровольцами из числа школьных учителей и их учеников. Детишки, нарядившиеся в одежды народов, входящих в Европейский Союз, орущей европейские песни на соответствующих языках толпой блуждали по центральной торговой улице второго по значению города Литвы Лайсвейс-аллее и представляли тем самым братский союз европейских народов. Все в точности напоминало наивный детский карнавал в преддверии юбилея создания Союза Нерушимого Республик Свободных, организованного в школе, где я учился. Помнится, тогда на меня надели характерной формы поролоновую шапку с черной каймой, которая и должна была обозначить, что я — киргиз. Больше о киргизах мне в тот раз так ничего и не рассказали, но до сих пор я почему-то искренне переживаю за этот славный народ, меня беспокоит их численность и состояние киргизской экономики, а также состояние психического и физического здоровья Аскара Акаева, батьки всех киргизов.
Юные жители Каунаса орали песни на всех языках Европы и слонялись по зеленой торгующей Лайсвейс-аллее с упорством, с каким я изображал тридцать лет назад юного киргиза, заброшенного волей судьбы в солнечную Белоруссию (так тогда называлась наша республика, если кто-то вдруг забыл). Впереди колонны шли, конечно же, «немцы», размахивая флажками. Чувствовалось, что немецкий язык в каунасских школах изучается очень хорошо. Дальше шли «англичане», певшие песни «Битлз», затем «итальянцы», вызывавшие ностальгические воспоминания о Сан-Ремо. «Французы» и «итальянцы» при этом пытались играть в футбол прямо по мере движения колонны, но это получалось несколько хуже. «Итальянцы» несли гроздья солнечного винограда (настоящие), а «французы» волокли модель Эйфелевой башни, причем, когда кто-то из зрителей поинтересовался, что это такое, раньше, нежели примерный ученик успел дать на гора верный ответ, его сорванец-сотоварищ выпалил, что башня так названа в честь известного французского святого Эйфеля. Дальше шли многочисленные испанцы, португальцы, греки, представители других дружных народов общеевропейской семьи, которых трудно было опознать уже даже по флагу и песням (ну, чем там Люксембург отличается от Лихтенштейна кроме уровня жизни?). Но все были одинаково счастливы и одинаково громко орали. Или, скажем честно, почти все. Юные «шотландцы» лет двенадцати-тринадцати были на редкость грустны и молчаливы. И хотя их «национальная гордость» была полностью удовлетворена (признавая право наций на самоопределение, их выпустили самостоятельной колонной и под собственным флагом, чего не скажешь о жителях, например, Уэльса), но гордость мужская была уязвлена до неприличия: парней одели в зелено-клетчатые «кильты» (те самые пресловутые юбки), в результате, добросовестно отбывая «номер», они старались как можно меньше привлекать к себе внимание и даже не пели. Ничего не поделаешь, именно так и бывает.
В Каунасе я оказался на международной (уже седьмой по счету) филологической конференции «Человек в пространстве языка». В городе создан гуманитарный факультет Вильнюсского государственного университета. Оказалось, что маленькой Литве нужно очень много гуманитариев. Студенты, в повседневном быту разговаривающие преимущественно по-литовски, очень хорошо (по мнению известного белорусского американиста Юрия Стулова) владеют английским, вероятно, немецким и французским. Я остался весьма удовлетворен их знанием русского языка. Все правильно: с одной стороны, они готовятся вступить в Европу, с другой — стать мостом между Европой и Россией. Им нужны все языки. Именно этим будут обусловлены те возможности, которые откроются перед ними как перед молодыми гражданами страны, волею случая оказавшейся на границе цивилизаций и экономических систем.
Потрясло обилие среди студентов парней. Сам обучаясь некогда на филфаке, я помню, как нас (сильную, хотя и не лучшую половину человечества) считали там по головам, но поголовье от этого не прирастало, отчего декан, покойная ныне Елизавета Иосифовна Лавринайтис, пугала преподавателей тем, что каждый, поставивший парню двойку, на ближайшей «полевой сессии» будет лично таскать мешки картошки с борозды, ибо именно этим он и сможет искупить свой грех. Гуманитарное знание во времена моей студенческой юности считалось ерундой, которая вряд ли сможет прокормить мужчину (а стало быть, и его семью). Молодые каунассцы уверены в том, что гуманитарное знание будет востребовано. И вера эта передается по мере того, как ты созерцаешь витрины книжных магазинов. На литовском языке в течение последних лет изданы Платон и Гегель, Сенека и Фома Аквинский, Данте и Хайдеггер. Пусть специалисты скажут, сколько сил нужно потратить на перевод строчки Хайдеггера на родной язык! Огромное количество книг, в прекрасных переплетах и, судя по всему, в неплохих переводах, заманивают к себе молодежь. Когда же я увидел изданного по-литовски Джойса, я подумал, что с головой у меня определенно проблемы: это мираж, ибо Джойс по-литовски не окупится во веки вечные! Однако, как выяснилось, с головой проблемы не у меня, а у литовского государства, поскольку именно оно выступает в качестве заказчика большинства этих многочисленных переводов, стремительно пытаясь приобщить своих сограждан к лучшему, что за свою многовековую историю создала Европа. И все это не только переводится, но и читается, хотя, как сказала одна из аспиранток принимавшей нас кафедры иностранных языков, студенты уже знают, что Толстого следует читать по-русски, а Джойса, разумеется, по-английски.
Сама конференция проходила на трех языках: литовском (в знак почтения к хозяевам и статусу государственного языка), английском (языке, наиболее употребляемом в мире на научных форумах) и русском (учитывая, что гости с востока — чайники, и все равно никаким другим языком они овладеть не сумели). Особенно было приятно за польских ученых: коллеги из Кельце и Гданьска легко и непринужденно переходили с английского на русский, испытывая вполне естественные затруднения разве что с литовским языком.
О референдуме говорило всё и говорили все. Было опубликовано специальное обращение премьер-министра Альгирдаса Бразаускаса к читателям еженедельника «Обзор» — разумеется, не государственного и не партийного. На второй полосе этого же номера к своим избирателям обращался спикер парламента Артурас Паулаускас. По телевидению показали, как три литовских президента (два бывших и действующий ныне Роландас Паксас) дружно «сходили в народ», пожимая руки молодежи и ратуя именно ее прийти на референдум. О том же умоляли объявления на столбах в университетском дворике, где студенты, сидя под тополями, призванными изображать, вероятно, платаны, мирно покуривали и читали конспекты. Слово «явка» волновало всех гораздо стремительнее, нежели признания в любви. Телевизионные ведущие искренне говорили о необходимости определиться, «а дальше решит народ».
Народ, судя по всему, уже решил. Я ехал в Минск на автобусе с пожилой литовской гражданкой, этнической белоруской, отправившейся проведать отца на историческую родину в деревню Чачково Минского района. Женщина свой гражданский долг выполнила: проголосовала, как и положено, по почте. В автобусе она прочла мне бурную лекцию о том, чем руководствовалась, осуществляя свой выбор: «Мне шестьдесят лет, — сказала она. — Моему отцу (белорусскому гражданину) — восемьдесят. Нас нужно лишить права голоса. Зачем он нам? Пенсию у нас все равно никто не отнимет, а как жить — пусть решает молодежь. Ей ведь жить?» На вопрос же, как именно решила «ее» молодежь (дети), литовская гражданка отреагировала бурно: «Мы на хуторе живем, землю пашем. Будет так, как я сказала: в Европу! И они так решили!» Они — это ее дочь и зять. Уже только на четверть белорусы и на три четверти без двух дней — европейцы.
И когда я спросил, как же будет она общаться со своим отцом, инвалидом войны, живущим со старшей дочерью, ее сестрой, в Чачкове, тряхнув мелированной чёлкой, бывшая гражданка БССР, чем-то напомнившая мне до сих пор живущую в литовском городе Друскининкай мою родную тётушку Раису Иосифовну, сказала: «Нормально! Вы же тоже с нами будете! Не сразу, конечно, но будете! Дайте срок!»
Правда, смысл в это словосочетание — «дайте срок!» — она, вероятно, вкладывает несколько иной, нежели генеральный прокурор или даже президент суверенной Республики Беларусь. Именно этой проблематике и была посвящена конференция, ради участия в которой я и приехал в Каунас.
Впрочем, это интересно уже гораздо меньшей группе людей.
А в Европе нас ждут. Хотя бы для того, чтобы из Каунаса в Чачково можно было проехать по нормальной дороге. А то ведь понятно, что плохие дороги — наше второе несчастье. Первое — вы о нем знаете…