Чжан Ю., Холлидей Дж. Неизвестный Мао. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. — 845 с.
Причин необычайной актуальности этой новой книги, впервые изданной в 2005 году, несколько.
1. Стремительное возвышение в глобальной межгосударственной иерархии коммунистического Китая; опыт «разгона» им до космических скоростей темпов своего экономического роста.
2. Получающая все большую распространенность в соседней с Китаем России идея «национального лидера» предполагает знакомство с первопроходцами данной модели в ее коммунистической версии; ведь до новатора Дэн Сяопина общепризнанным национальным лидером КНР был Мао Цзэдун.
3. Непрекращающаяся по сей день полемика о (не)плодотворности и (не)эффективности марксовой социальной модели призывает лучше ознакомиться с китайскими общественными практиками середины ХХ века; марксизм — безусловно — нашел свое идеальное воплощение в прошлом столетии именно в маоизме.
4. Сохранение в мире определенной популярности как движением неприсоединения, так и леворадикальной интеллигенцией диктует настоятельную необходимость уяснения причин их некогда массового преклонения перед «председателем Мао».
5. «Сегодня портрет Мао и его тело по-прежнему царят над площадью Тяньаньмынь в сердце столицы Китая. Современный коммунистический режим провозглашает себя наследником Мао и сохраняет миф, его увековечивший» (с. 664).
Результат интереса налицо: «Впервые опубликованная в 2005 г., [книга] уже прочно вошла в число мировых бестселлеров. Ее читает и обсуждает общественно-политическая и интеллектуальная элита государств Восточной Азии, Европы и Соединенных Штатов, ее переводят на десятки языков, она занимает верхнюю сточку в мировых рейтингах продаж» (с. 5).
США и Запад принимают новый планетарный вызов — на этот раз уже со стороны полутора миллиардного Китая. Появление и, главное, широчайшая реклама этого, не имеющего аналогов по фундированности, издания весьма показательны. Мировая общественность должна узнать правду об оппоненте, лишь затем его позволительно поименовать «империей зла» и объявить против него «крестовый поход». Так сделал Рональд Рейган — президент США — в 1981 году применительно к СССР. Сейчас начинается стратегический поворот. Американцы всегда развязывают лишь те поединки, которые — как им кажется — можно всегда выдать за «справедливые»…
По убеждению американского издания «Bookmarks Magazine», данная «книга разрушит репутацию Мао навсегда».
Авторы исследования — гражданка Соединенного Королевства и китаянка по происхождению Юн Чжан, известная своим бестселлером «Дикие лебеди» (вышедшем в 40 странах 10-миллионымм тиражом), и ее супруг англичанин Джон Холлидей, в прошлом — старший научный сотрудник Королевского колледжа Лондона. Созданию этой фундаментальной книги они посвятили более десяти лет упорного и кропотливого труда (с. 5).
Перечень использованных в работе источников (в русском издании он был специально сокращен до объема в без малого 200 страниц) в высшей степени впечатляет. Особо же поражает более чем внушительный список из почти 400 интервью (примерно 200 — с гражданами КНР и более — с представителями почти 40 государств мира), благодаря которым Юн Чжан и Джон Холлидей сумели привлечь к написанию биографии огромный пласт «устной истории», собрать интереснейшие свидетельства людей, лично знавших Мао (с. 6).
Экономические результаты правления Мао Цзедуна. Наследство, оставленное им Дэн Сяопину
Мао оказался более правоверным и последовательным приверженцем учения Маркса — Ленина и Троцкого, нежели, например, Сталин. Последний, действительно, создал «социализм с человеческим лицом». В Китае же была создана модель государства, целиком и полностью отвечавшая схемам «Манифеста коммунистической партии». Эта модель включала в себя «трудовые армии», мобилизовавшие практически все население страны, поголовный принудительный труд, ориентацию на идеалы «мировой революции» любой ценой, пренебрежение к специалистам и управленцам и — наконец — фантастический цинизм и кровожадность по отношению как к «классово чуждым» элементам, так и к собственному народу.
«Мао презрительно высказывался о китайцах. „По природе своей люди в этой стране инертны, — говорил он, — они лицемерны, довольны рабским положением и полны предрассудков“. Образованные люди того времени часто высказывали подобные суждения, спрашивая себя, отчего же иностранные державы так легко одержали верх над Китаем и почему страна так медленно вливается в современный мир. Но дальнейшие слова Мао были необычно агрессивны. „Г-н Мао также предложил за один присест сжечь все собрания прозы и поэзии, оставшиеся после династий Тан и Сун“, — записал друг Мао в своем дневнике» (с. 27).
К моменту смерти Мао в 1976 г. годовой доход на душу населения в Китае был ниже, чем в нищем Сомали, а калорий потреблялось меньше, чем при власти Гоминьдана в 1930 г. (с. 12).
Городские домохозяйки получали в 1960 году — к исходу «большого скачка» (маоистского «народно-коммунистического» эксперимента в сфере экономики) — максимум 1200 калорий в день. Для сравнения: заключенным в концлагере Освенцим выдавали в день от 1300 до 1700 калорий. При этом жители Китая работали около 11 часов в сутки… В одном из округов провинции Ганьсу, где вымерла одна треть населения, каннибализм стал страшной обыденностью… Когда все это происходило, в стране в достатке имелось зерно в государственных зернохранилищах, которые охранялись армейскими подразделениями. Часть зерна просто-напросто сгнила… В ходе «большого скачка» от непосильного труда и голода, продолжавшегося четыре года, умерло почти 38 миллионов человек (с. 463).
К моменту смерти Мао Китай был совершенно надломленной страной — простые люди истосковались по уже реально забытой ими хотя бы не совсем скотской жизни. Предоставленная курсом Дэн Сяопина возможность просто нормально трудиться была подхвачена с воодушевлением. Кроме того, под руководством Мао в годы «культурной революции» был практически полностью истреблен партийно-советский аппарат. «Тормозить» «линию Центра» было абсолютно некому. Государство начинало полностью «с чистого листа».
В частности, «когда Мао сбежал в Шанхай, он заставил там левых напасть на враждебную группу. Произошло крупнейшее сражение в ходе всей „культурной революции“, которое случилось две недели спустя после прибытия Мао. В тот день, 4 августа, более 100 тысяч левых, вооруженных копьями и железными прутьями, окружили около 25 тысяч своих противников на фабрике недалеко от моря, а выход с нее находился под прицелом кораблей военно-морского флота — это было невозможно сделать без приказа Мао. К концу дня более 900 человек были ранены, многие из них искалечены, некоторые умерли. С двух вертолетов снимали сцену боя — что тоже невозможно без приказа Мао. Документальный фильм об этих событиях продолжительностью 2,5 часа показывали организованным толпам. Мао посмотрел его на своей вилле» (с. 570).
Маоистский Китай как детище Кремля
Весь приход к власти в несчастном Китае режима кровавого людоеда — Мао — был целиком организован, профинансирован и срежиссирован в Москве. Другой вопрос — как и когда СССР не сумел удержать Мао под контролем.
«Идея создания партии не принадлежала ни профессору, и вообще — ни одному китайцу. Она зародилась в Москве. В 1919 году по инициативе РКП (б) был создан Коммунистический интернационал (Коминтерн), призванный распространять по всему миру революционные идеи и оказывать влияние на политику в интересах Москвы. В августе 1919 года Москва запустила в действие крупномасштабную секретную программу, нацеленную на ведение подрывной деятельности в Китае. На протяжении тридцати лет в Китай отправлялись деньги, люди и вооружение, кульминацией же стал приход к власти коммунистов под руководством Мао в 1949 году — самый продолжительный триумф Советской России во внешней политике» (с. 33 — 34).
«Официальная история датирует основание партии 1921 годом, поскольку это было первое упоминание, которое документально подтверждало участие Мао на I партийном съезде. Это должным образом увековечено в шанхайском музее, поддерживающем миф о том, что Мао был основателем партии. То, что партия была создана в 1920 году, а не в 1921-м, подтверждают как официальный журнал Коминтерна, так и один из эмиссаров Москвы — организаторов I съезда» (с. 34).
Кадровые «профессиональные революционеры» брались Кремлем на полное — чрезвычайно высокое по местным меркам — содержание. (При том, что в самом Советском Союзе не была преодолена послереволюционная разруха, а впереди маячил Голодомор.)
«Две сотни юаней почти равнялись его учительской зарплате за два года — сумма куда большая, чем требовалось для [кратковременной] поездки. Это была первая из известных сумм, полученных Мао из Москвы» (с. 39).
«За девять месяцев (октябрь 1921 — июнь 1922 года) расходы партии составили 17 655 юаней, менее 6 процентов из которых было собрано в Китае, в то время как остальные 94 процента поступили от русских» (с. 42).
«После съезда он стал ежемесячно получать по 60 — 70 юаней от партии на нужды Хунаньского отделения. Вскоре эта сумма возросла до 100 юаней, а затем до 160 — 170. Эти крупные и регулярные поступления существенно изменили дело» (с. 42).
«6 апреля 1927 года пекинские власти совершили налет на здания, принадлежавшие русским, и захватили множество документов, из которых следовало, что Москва осуществляла в стране подрывную деятельность, направленную на свержение пекинского правительства и замещение его марионеточной властью. Из документов также стало известно о существовании тайных связей между Советским Союзом и китайскими коммунистами. По сути, один из видных лидеров КПК — Ли Дачжао и около шестидесяти китайских коммунистов были арестованы на русской территории, где они проживали. Ли вскоре был казнен через удушение» (с. 58).
«Россия выстроила мощную систему скрытой поддержки китайских коммунистов, включая штат военных советников. Людьми советской военной разведки были полны все крупные китайские города — они обеспечивали поставки оружия, денег и медикаментов, не говоря уж о разведданных» (с. 62).
«Москва наращивала темпы вооружения Мао. Русские передали его войскам 900 японских самолетов, 700 танков, более 3500 пушек, гаубиц и минометов, около 12 тысяч пулеметов плюс крупную Сунгарийскую речную военную флотилию, а также множество бронеавтомобилей, зенитных орудий и сотни тысяч винтовок. По железной дороге было доставлено более 2 тысяч вагонов с оружием и военным снаряжением из Северной Кореи, где находились крупнейшие японские арсеналы. Еще больше трофейного японского оружия было доставлено из Внешней Монголии. Доставлялось также советское и трофейное немецкое оружие, с которого сбивали заводскую маркировку. Красные потом утверждали, что это трофейное американское оружие.
Кроме того, русские тайно передали КПК десятки тысяч японских военнопленных. Именно эти подразделения сыграли решающую роль в превращении никуда не годной коммунистической армии в устрашающую военную машину» (с. 309 — 310).
«То, что сестра жены Чан Кайши (человека, основавшего Тайвань — „демократический Китай“. — А.Г.) была русским агентом, скрывалось на протяжении всей ее долгой жизни и остается малоизвестным фактом до наших дней» (с. 149).
Кровожадность истинного марксиста
Мао нередко подчеркивал, что «Сталин — не настоящий революционер, ибо настоящий революционер должен любить острый красный перец».
Леворадикальная интеллигентская нечисть из Европы (типа Жан-Поля Сартра и его супруги — Симоны де Бовуар) ощущала собственное духовное родство с этим монстром.
В 1955 году Симона де Бовуар заметила, что «Мао — не больший диктатор, чем, например, Рузвельт. Новая китайская Конституция не дает возможности сосредоточить власть в руках одного человека». Она написала… книгу «Великий поход». В ее алфавитном указателе есть одна статья для слова «насилие»: «Мао о насилии, как его избежать» (с. 486).
Влиятельный французский писатель Жан-Поль Сартр восхвалял «революционное насилие» Мао как «глубоко моральное» (с. 601).
Что же творилось в коммунистическом и гуманном Китае? О чем нередко пытались написать либеральные газеты?
В ходе собственной политической карьеры «Мао открыл в себе любовь к кровожадным убийствам. Это внутреннее наслаждение, граничащее с садизмом, вполне согласовывалось и даже превосходило его тягу к ленинскому насилию. Не через теорию Мао пришел к насилию. Склонность к жестокости коренилась в его натуре и оказала сильное влияние на его будущие методы правления» (с. 56).
Так, Мао видел (в 1930-х годах), что головорезы любят играть со своими жертвами, всячески унижая их, о чем он писал с одобрением: «На голову жертвы водружается высокий бумажный колпак с надписью — тиран-землевладелец такой-то или дворянин такой-то. Затем человека тащат на веревке как животное, а за ним следует огромная толпа… Это наказание больше всего страшит жертв. После такого унижения человеческая личность ломается навсегда…».
Особенно нравилась Мао тягостная неизвестность и страдания: «Крестьянский союз отличается умом. Они схватили негодяя и объявили, что они собираются с ним сделать… Потом они решили отложить наказание… Жертва не знала, когда ее подвергнут экзекуции, поэтому каждый день человек испытывал страдания и ни на минуту не находил себе покоя» (с. 56).
Практика людоедства (это уже в 60-е годы ХХ века!) началась после изобретенного Мао так называемого «обличительного собрания». Жертвы убивались сразу после него, а некоторые части их тел — сердце, печень, иногда и половые органы — часто вырезались еще до того, как жертва успевала умереть. Затем они готовились прямо на месте и поедались на «банкетах человеческой плоти», как их называли в то время (с. 573).
«Когда Мао первый раз (в 1930-е годы) объявил солдатам, что теперь они будут „хозяевами гор“ — то есть бандитами, — те были ошеломлены. Не для этого они вступили в ряды коммунистов-революционеров. Но Мао, говоря от имени партии, пояснил — им предстоит быть не просто бандитами, а „особыми бандитами“ — частью международного революционного движения» (с. 67).
«Публичные казни, безусловно, придумал не Мао. Но именно он осовременил эту отвратительную традицию, введя ее в качестве элемента массовых собраний и, таким образом, вынудив большую часть населения волей-неволей становиться свидетелями убийства. Людей силой сгоняли в толпу и заставляли наблюдать за кровавым и мучительным преданием смерти и слушать крики казнимых. Глубоко в сердцах собравшихся поселялся страх» (с. 68).
«Первая Советская республика в Китае управлялась с помощью террора и охранялась, как тюрьма. Для того чтобы выйти из деревни, требовался пропуск, дороги охраняли вездесущие часовые» (с. 123).
«В таком мире, похожем на тюрьму, самоубийства стали нередки — это была первая волна того потока самоубийств, который захлестнет страну при Мао. Уровень самоубийств, в том числе среди чиновников, оказался столь ошеломительным, что режиму пришлось публично обратить внимание на это явление, выпустив лозунг „Самоубийство — позор для революционера“ (с. 123).
«Жуйчжинская база, территория первой Советской Республики, состояла из больших частей провинций Цзянси и Фуцзянь. С года основания коммунистического государства, 1931, до года, когда красные покинули край, 1935, эти две провинции понесли самые тяжелые людские потери. Население Цзянси уменьшилось более чем на полмиллиона — на 20 процентов. Потери Фуцзяни были примерно такими же. С учетом, что убежать удавалось мало кому, это означает, что на Жуйцзиньской базе всего погибло около 700 тысяч человек. Большая часть из них были либо убиты, как „классовые враги“, либо уморены непосильным трудом, либо совершили самоубийство…» (с. 124).
На международном Совещании «коммунистических и рабочих партий» в Москве в 1957 году Мао сказал: «Давайте прикинем, сколько людей может погибнуть, если разразится война. Погибнуть может одна треть или даже чуть больше, может половина…. Пусть половина погибнет, а половина останется в живых, но империализм будет стерт с лица земли, и весь мир станет социалистическим» (с. 430).
Тогдаэто не испугало советскую клику. Ее слегка насторожило иное: Мао публично поинтересовался: «Когда война закончится, где мы построим столицу социалистического мира?» Он дал тем самым понять, что Москва перестанет существовать (с. 434).
Юн Чжан и Джон Холлидей оценили (на основе множества документов) число убитых и погибших от голода людей в ходе борьбы КПК за власть и последующих 27 лет правления Мао в астрономическую цифру 70 млн. человек (с. 13).
Оригинальность Мао как творческого марксиста
На заре своей взрослой жизни «Мао нельзя было назвать образцовым преподавателем. Он был не опрятен и, казалось, никогда не менял одежду. Его ученики запомнили взъерошенные волосы Мао, его дырявые носки, разваливающиеся самодельные ботинки. Но, по крайней мере, элементарные правила поведения он соблюдал. Два года спустя, когда он преподавал в другом учебном заведении, ученики жаловались на то, что он часто являлся обнаженным выше пояса. В ответ на просьбы одеться более прилично Мао резко отвечал: „Ничего ужасного, если я полуобнажен. Скажите спасибо, что я не прихожу в чем мать родила“ (с. 31).
Тогда же «один из соседей Мао напомнил ему правило, согласно которому женам учителей запрещено было ночевать в школе. Но Мао был директором школы: он изменил правило и создал прецедент. Теперь супруги преподавателей могли оставаться в школах» (с. 38).
«В отличие от большинства великих диктаторов — Ленина, Муссолини, Гитлера — Мао не вдохновлял пламенных последователей своими речами или идеологической притягательностью. Он попросту выбирал добровольных помощников из числа своих приближенных, людей, которые были готовы выполнять его приказы» (с. 43).
«Партия пыталась найти оправдание привилегиям. „Это не наши руководящие товарищи просят о привилегиях, — писал один из идеологов КПК. — Это приказ партии. Возьмите, к примеру, председателя Мао: партия может приказать ему каждый день съедать цыпленка“.
Такая софистика не могла рассеять широко распространившего недовольства. Между собой люди говорили: «В Яньане (так называемый „Особый район“ Китая, контролировавшийся КПК в конце 1930-х — середине 1940-х годов. — А.Г.) только три вещи равны для всех: солнце, воздух и сортиры». Система привилегий распространялась даже на группу японских коммунистов. Единственным из них, кому официально было позволено заниматься сексом, был их лидер Сандзо Носака (с. 250).
«Превращение обычных организаций в действующие тюрьмы было важной инновацией Мао, которой он широко пользовался на протяжении всего своего правления. В этом направлении он продвинулся намного дальше Гитлера или Сталина: он превращал коллег подозреваемых в их тюремщиков, при этом бывшие коллеги — и узники и тюремщики — жили в одном месте. (В коммунистическом Китае люди часто жили там, где находились их рабочие места.) Таким образом, Мао не только вбил мощный клин между людьми, работающими и живущими бок о бок, он и значительно увеличил число людей, непосредственно включенных в репрессивный аппарат. Тем самым он существенно расширил размах репрессий по сравнению со Сталиным и Гитлером, которые использовали тайную элиту (НКВД, гестапо), державшую свои жертвы в отдельных камерах» (с. 254 — 255).
«Во время кампании („чжэн-фын“ — „исправления стилей руководства“, проводимого в „Особом районе“ в 1940-х годах. — А.Г.) людей заставляли сдать свои дневники. Во многих умах зародилась боязнь мыслить, поскольку этот процесс оказывался не только бесполезным, но и опасным. Независимое мышление отмирало.
Два года такого постоянного давления и террора превратили молодых жизнерадостных людей из страстных поборников идей справедливости и равенства в роботов.
Когда в 1944 году журналистов из внешнего мира впервые за многие годы допустили в Яньань, корреспондент из Чунцина отметил какую-то жуткую одинаковость. Если задать один и тот же вопрос (на любую тему) двадцати или тридцати людям из самых разных социальных слоев — от интеллигента до рабочего, — их ответы будут однотипными. Даже ответы на вопросы о любви, казалось, были предварительно обсуждены и согласованы на митинге. И, что вовсе не удивительно, они «в один голос и твердо отрицали существование партийного контроля над их мыслями» (с. 257).
«У Мао даже возникло намерение лишить людей имен и заменить их номерами. В Хэнани и в других образцовых регионах члены коммуны работали на полях с номерами, вышитыми у них на спине» (с. 459).
Мао — во главе нищенствующего и миллионами вымирающего от голода китайского народа — думал о «мировой революции».
«Самый высокий процент валового национального продукта, выделяемого богатейшими странами в качестве международной помощи, едва ли когда-либо превышал 0, 5 процента, а в США к началу нового тысячелетия был гораздо меньше 0, 01%. Под руководством Мао Китай достиг невероятной цифры в 6, 92% (в 1973 году) — самый высокий процент за всю мировую историю» (с. 400).
Коммунистический «террариум единомышленников»
В кривом зеркале советской пропаганды все раздоры между формально социалистическими державами объяснялись «глубочайшими идейными разногласиями». Китай и примкнувшую к нему одно время Албанию именовали «ревизионистами», посягнувшими на сами основы «марксистско-ленинского учения». На самом деле причины ссор были чисто геополитическими и объяснялись неуемной жаждой гегемонии со стороны коммунистических владык.
«Мао на четырнадцать лет отдал СССР монополию на все китайские „излишки“ вольфрама, олова и сурьмы, тем самым в середине 60-х годов лишив Китай возможности продавать около 90 процентов реализуемых сырьевых ресурсов на мировом рынке» (с. 370).
«День смерти Сталина стал для Мао днем освобождения. 9 марта 1953 года на площади Тяньаньмынь состоялось гигантское мемориальное действо, в котором участвовали сотни тысяч китайцев. Населению были отданы строгие приказания, включавшие запрещение: „Не смеяться!“ (с. 392).
«Главной причиной разрыва отношений между Албанией и Россией был контроль за базирующимися там подводными лодками. В январе 1961 года Пекин выделил албанскому лидеру Энверу Ходже колоссальную сумму в 500 миллионов рублей, а когда русские попытались в начале июня того же года вывести свои субмарины, Ходжа силой вернул четыре из них, и почти наверняка представители Мао получили к ним доступ» (с. 471).
После провального финиша «большого скачка» китайские долги СССР были «выплачены за 5 (а не за 16 — как было предусмотрено межгосударственным договором) лет: две трети в советском продовольственном импорте занимали китайские поставки» (с. 492).
Как это было достигнуто? «Достаточно было проехать по дороге из аэропорта. На деревьях не было листьев…» (с. 493).
«Кастро, который никогда не посещал Китай при жизни Мао, характеризовал его как „дерьмо“, а затем предал гласности перед большой международной аудиторией 2 января 1966 года попытки Пекина оказать на него экономическое давление, чтобы оторвать от Москвы. Месяц спустя он обвинил Пекин в „зверских репрессалиях“ и попытке ослабить кубинскую армию. Мао назвал Кастро „шакалом и волком“ (с. 602 — 603).
«Диктатор Албании Ходжа написал Мао письмо на девятнадцати страницах, выражая свой гнев по поводу „сраного бизнеса“ (продажу Албанией советских интересов Пекину, а также сговор КНР и США незадолго до смерти Мао. — А.Г.). На самом деле Ходжа ловко использовал риторику, чтобы получить большое количество дополнительной помощи, и подвел итог: „Вы общаетесь с врагом, но можете купить наше молчание за большие деньги“. Мао заплатил» (с. 617).
«Корейская война эффектно ударила и по третьему ее подстрекателю, Ким Ир Сену (кроме Мао и Сталина. — А.Г.). В 1994 году, через сорок четыре года после ее начала, Кима нашли мертвым с копиями досье, которое посткоммунистическое российское правительство собиралось опубликовать и которое вскрывало всю подоплеку войны и его, Кима, роль в ее развязывании» (с. 391).
Коммунизм с китайской спецификой
Мао был незаурядным человеком. Общепринятых правил для него никогда не существовало. Богатство делалось буквально из всего. Но при этом даже свое наиближайшее окружение он держал в «черном теле» до самого последнего дня жизни.
«В 1943 году русские оценивали объем опиумных операций Мао в 44 760 килограммов, что соответствовало… приблизительно 60 миллионов американских долларов по курсу того времени, или приблизительно 640 миллионов долларов по современному курсу» (с. 286).
«Расходы на содержание Мао покрывались секретным персональным „специальным счетом“. На этом счете накапливались деньги, полученные за написанные им сочинения. Превыше всех своих привилегий он ставил возможность заставить все население Китая читать свои шедевры, в то же время не разрешая публиковать произведения других писателей. Был момент, когда на этом счете скопилось более 2 миллионов юаней — астрономическая сумма. Чтобы показать стоимость этих денег, скажем, что люди из обслуживающего персонала Мао получали приблизительно по 400 юаней в год. Не в самые плохие годы доход крестьянина в денежном исчислении не превышал нескольких юаней. Даже привилегированные китайцы имели сбережения не больше нескольких сот юаней.
Мао стал единственным миллионером в созданном им маоистском Китае» (с. 351).
Одно время второй человек в КНР, «председатель Лю Шаоци привез умирающей от голода сестре: 2,5 кг риса, 1 кг печенья, 1 кг конфет, 9 яиц и банку со свиным салом» (с. 497). Это было возможностью высшего сановника. Сам Мао утопал в роскоши…
В 1970-е годы «в правительственном квартале Пекина персонал министерств выращивал пшеницу и овощи под окнами офисов…» (с. 500).
Заповедь истинного коммуниста-марксиста: «Возлюби только себя»
«Используя в своей речи царское „мы“, Мао продолжает: „Мы любим плыть по морю треволнений. Переход от жизни к смерти есть величайшее из переживаний. Разве оно не великолепно!“. Это сначала может показаться нереальным, но, когда позднее десятки миллионов китайцев умирали от голода, Мао заявил приближенным, что смерть людей не имеет значения и даже что смерть следует воспевать. Как всегда, он при этом имел в виду других, а не себя. На протяжении всей жизни он стремился найти способы отсрочить свою смерть, делая все, чтобы обеспечить себе безопасность и первоклассное медицинское обслуживание» (с. 29).
И — наконец — «в обмен на гарантию собственной безопасности до конца жизни Мао пообещал, что после его смерти оппозиционеры (команда Дэн Сяопина. — А.Г.) смогут делать что угодно с госпожой Мао (четвертой женой Мао, активным проектировщиком кровавой „культурной революции“. — А.Г.) и ее приспешниками, в число которых входил и племянник Мао Юаньсинь. Меньше чем через месяц после смерти Мао все они оказались в тюрьме. В 1991 году госпожа Мао покончила с собой» (с. 643).
Современный Китай как осторожный правопреемник Мао
Еще при правлении самого Мао думающие критичные люди понимали природу происходящего. В кратковременный период провозглашения лозунга «… пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают 100 школ» (начало 1960-х) через дацзыбао (рукописные настенные плакаты) и семинары были многократно осуждены монополия компартии на власть (как «источник всех бед»), а также правление коммунистов сравнивалось с гитлеровским режимом (с. 438).
Тем не менее:
«В экспериментальном школьном учебнике, поступившем в школы Шанхая к 1 сентября 2006 г., рассказ обо всем социалистическом периоде уместился в одной короткой главе, а имя Мао упоминается лишь один раз — в параграфе, где описываются траурные мероприятия по случаю смерти главы государства» (с. 14).
При этом книга «Неизвестный Мао» сегодня запрещена к продаже в КНР — чтобы не вызвать ненужного брожения умов (с. 14).
Резюме
Уровень и компетентность мировой исторической науки — вопреки всем злопыхательствам — неумолимо растут. Появление на русском языке действительно свежих образцов эталонных исследований — ситуация незаурядная.
Если авторам был довольно свободно обеспечен доступ в хранилища всех свободных стран (включая уже даже Албанию), то с проникновением в «бумажные закрома» материкового Китая, естественно, были проблемы. Руководство этой, в общем достойной, страны до сих пор полагает невозможным написание неподцензурных ему произведений, связанных с персоной Мао Цзэдуна.
Тем не менее, то обстоятельство, что значимый объем материалов вошел в книгу именно при помощи собственно китайских коммунистов-архивистов, внушает оптимизм. Во-первых, как выясняется — чем строже засекречена какая-то бумага, тем сильнее она рвется на волю. А, во-вторых, даже в бастионе азиатской скрытости растет число людей, придерживающихся ценностей Запада (пусть даже не столько духовных, сколько материальных).