Мацкевич В.В. Вызывающее молчание. — М.: ООО «Вариант», 2007. — 240 с.
Писать рецензию на книгу спустя полгода после ее выхода — дело довольно неблагодарное. Любой вменяемый человек скажет, что «так бы смог всякий»: «Уже все, кому надо, ее прочитали, полдесятка рецензий появилось в Сети. Поехали дальше!».
Но — как однажды отметил сам герой рецензии — «Кніжка не каўбаса, за тыдзень не састарэе».
Об авторе
Ревнивая реакция господина Мацкевича на неожиданно бурное обсуждение на сайте «Наше мнение» книги Жанны Грищенко персонально меня приятно удивила. Человек — предостаточно наобжигавшись на участии в самых разнообразных проектах (от небезызвестной «Хартии» до телевизионного ток-шоу «Выбор») — не утратил ясности ума и неравнодушности восприятия.
Анемичные вожаки оппозиции (я имею в виду как политиканствующих коверных клоунов, так и многих «независимых экспертов») уже многие годы озвучивают одни и те же, будто давно заготовленные для них специальными органами, тексты. Мацкевич же не перестает удивляться маразму собственных коллег и «искать человека»: «Главное, чтобы хоть кто-то здесь остался — и в Беларуси, и именно на этой стороне баррикады» (с. 99). Отсюда и первый вывод: нет сегодня в Беларуси персонажа (кроме Мацкевича), который бы так напоминал Диогена — причем в самых разнообразных его проявлениях…
Разумеется, я очень хорошо представляю себе Мацкевича* в роли устроителя острова Утопия. Или Благодетеля из «Мы». Хотя по природе своей он — даже не «логоинквизитор» (как он себя иногда именует). Это — тот самый О`Брайен из «1984». И — стыдоба белорусским властям (это говорит только об их клинической ограниченности), что они не поставили перед Мацкевичем и его кругом таких задач. Ведь СМД-технологии (как любые иные) могут быть использованы как во зло, так и на благо…
А так — в стране-совхозе, где между директором и секретарем парторганизации дистанция больше, чем между означенным секретарем и последним конюхом — ему остается быть исключительно слегка окультуренным Диогеном…
О жанре текста
Опубликованные работы Владимира Мацкевича последнее время стало трудновато читать. Если его первый развернутый текст, с которым мне довелось основательно познакомиться («Полемические этюды об образовании»), произвел самое лучшее впечатление, то в дальнейшем «гносеологическая ситуация» усложнилась.
Ученый Мацкевич и по сей день безукоризненно хорош тогда, когда (не)печатно размышляет о самых сложных, но абстрактных вещах: эффективных образовательных технологиях, умении правильно мыслить (то есть хотя бы не совсем противоречиво и наделяя слова смыслами, соответствующими контексту), а также о лоховатости местных инакомыслящих демократов.
Наиболее интересен он в промысле приобщения неофитов к кухне собственной мысли и превращении приличных бы вроде ребят в стайку жестоких пираний. Мацкевич излагает в книге (вообще-то — как и почти все его ученики — презирая постмодернизм) чисто постмодернистскую программу: «Некоторые могут придумать, что написал этот текст Мацкевич. Это не совсем так, хотя я и имел к этому прямое отношение. Я был орудием автора при написании» (с. 164). И его прежние духовные дети отзываются о нем вполне адекватно:
«Б.: …Он сам себе придумывает проблемы, а потом сочиняет, что это вызов ему такой.
К.: Но ведь можно себе представить такой вызов.
Ж.: Конечно. Только задача не имеет решения.
Б.: Так он же в своем воображаемом мире живет. А там, как у Стругацких, положено интересоваться только задачами, которые не имеют решения. Как же, станет он заниматься задачами, у которых есть решение!» (с. 147).
Не удивительно, что духовно и интеллектуально сложившиеся субъекты (по мысли Мацкевича, видимо, закостенелые в собственной необразованности) не желают прислушиваться к предлагаемым схемам и — что еще более обидно — люди, вынесшие из школы Мацкевича достаточно здравых интеллектуальных инструментов и фигур речи, предпочитают от него вовремя смыться. Ибо дальнейшее пребывание «в рядах» способствует утрате ими себя. Ибо нельзя стать таким как Мацкевич, не осуществив тотальный подрыв всех мостов, связывающих человека с Большой — пусть и не самой вменяемой — Землей. Еще это называлось когда-то «сжигать свои корабли» или «переходить Рубикон».
Да, «если факты не соответствуют моей теории, тем хуже для фактов» — говаривал Гегель. «Если Беларусь и ее деятели живут не по правилам СМД-мышления или хотя бы здравого смысла, то тем хуже для них же», — может (и вполне справедливо) заметить Мацкевич.
Вопрос лишь в том, что кретинизм местной общественности должен (и может) излечиваться разнообразными способами. Сам автор пишет: «В примечании 1 к главе 2 я обещал рассказать, в чем дело-то состоит. У кого хватит терпения дочитать до середины, тот найдет ответ в рассуждениях о кино. Что надо делать хорошее кино, писать хорошие книги, детей воспитывать хорошими людьми, дома строить, деревья сажать. Новейший философский словарь — это хорошая книга. Но вот, что интересно. Редактор-составитель А. Грицанов рассказывает, что эта книга не для того, чтобы учить, а для того, чтобы лечить. Подробнее вы у него сами спросите. А то, что вы все у каких-то дураков спрашиваете разные какие-то глупости?» (с. 43).
Подписываюсь, но лечить больного должны различные эскулапы: кто-то «от головы», а кто-то — и «от живота»…
Мацкевич же — своим радикализмом и бескомпромиссностью — во многом напоминает мне Ленина («идейками»): типа «власть в стране должна быть заменена, но лишь по моим схемам». Упаковывается, правда, все это более интересно: «Жалок мирок, в котором возмущение безобразному стало уделом выродков, где такая способность числится эстетством дураков. Я тоже выродок. Безобразное меня возмущает, а возмущение заставляет действовать» (с. 22).
Применительно к отечественным горе-политикам — это верно. Но есть масса людей, которые просвещают людей, сберегают и пестуют перспективные для нации кадры иными путями, нежели Мацкевич.
Когда же дело начинает касаться не проблем «как надо было бы», а стратегий «как именно» (на уровне «Hiс Rodos, hiс salta!»**), ситуация изменяется. Не будем долго вспоминать — феноменальный успех (создание телевизионного политического ток-шоу «Выбор», полностью обреченного в нынешних условиях). Дело, конечно, Мацкевича, но лучше бы он (опять — недопустимый залог) предъявил кондуит, посвященный осмыслению СМД в ЕГО понимании. Трактовки Щедровицкого лично мне нравятся поменьше (или просто менее понятны). Но толк, возможно, был бы иным.
Мацкевич реализуется в людях — став, они от него уходят. Пожалуй, единственная «гуманитарная школа», о которой можно говорить в нашей стране — это во многом (так уж выходит) совместный проект Мацкевича и Абушенко. У последователей первого из них обрублена карьерная перспектива выше «просто умного человека» (с «плюсами» и «минусами» этой ситуации). Хотя бы слегка толерантными они способны быть только в отношениях с людьми одной группы крови. Они клинически не терпимы.
Хорошо, если они попадают под влияние еще и Абушенко. Тогда у них появляется шанс социализироваться.
Мацкевич прибыл сюда как прогрессор из специфических интеллектуальных структур России (об этом уже писали). Но ментальность белорусов оказалась неподвластной даже СМД-рефлексии. Это — тяжело осознавать. Даже ему — самодостаточному.
О влияниях
На поверхности находятся вполне узнаваемые литературные персоны:
Венедикт Ерофеев: «И ему /автору. — А.Г./ показалось, что если текст про диалог называть с использованием существительного молчание, то в этом будет некий намек, известная диалектика и определенная метафизическая грусть» — с. 15. Или: «- Ну что, Мацкевич, содействуешь ли ты преодолению, сотрудничаешь ли в ты в выполнении?
— Понимаете, — отвечаю я им, — содействую, но медленно так, сотрудничаю, но со скрипом.
— А ты решительнЕй, Мацкевич, и тщательнЕй, — ласково они мне так советуют» (с. 61).
Александр Зиновьев — предтеча (?), кстати, СМД-методологии: «Рамки — это такое орудие мышления, которое придает справедливость, истинность и осмысленность одним вещам и, напротив, высвечивает акцидентальность, несущественность и просто глупость других вещей. Истина абсолютна, как и все абсолютные вещи, только в определенных рамках. Вне рамок все относительно так, что хуже не бывает. Вот чем отличается меньшинство людей, которые Гуссерля читали, от большинства, которые его не читали? Тем именно, что первые всегда в рамках, а последние — когда и как придется. И если первые скажут порой, что, например, это безрамочный человек или это суждение без рамок, то это значит, что не надо вслушиваться в то, что говорит этот человек, не надо пытаться понять такое суждение. По сравнению с такими высказываниями обычный мат — фигня полная» (с. 47). Или: «Этатизм имплицитно содержит в себе особую форму идиотизма. Это проявляется во всем, что происходит в государственной машине. Вот почитайте Кафку, там все изложено, или „Законы Паркинсона“. Особенно же это проявляется в общении между собой винтиков этой государственной машины. Вот говорят человеку „диалог“, так он и понимает, что речь идет о диалоге, когда разговаривают, спорят или нечто в этом роде. Когда винтику говорят „диалог“, что он понимает? А только то, что машина и может понять. То, что надо такую штуку в машину, как пятое колесо, или какой другой агрегат ввести. Создают соответственно, какого-то монстра с регламентом, полномочиями и прочей дурью. Монстр под названием „диалог“ есть, а диалога — нет» (с. 73).
Разумеется, Владимир Войнович: «Демократия — это хорошо, к ней и ложка прилагается, и к ложке севрюжина, особенно для таких, как Федута. Но, с другой стороны, обязательства налагаются, и спрашивают за выполнение обязательств» (с. 51).
Хотя я усматриваю наибольшее сходство данного текста то ли с литературой «потока сознания» (типа Фолкнера), то ли — еще более тяжелый случай — с «Улиссом» Джойса. Автор все время о своем, о девичьем: по сути — это правильно, по содержанию — издевательство над читателем, который не «в теме». В поисках смыслов ему приходится продираться через частокол образов и аллюзий, совершенно чуждых постороннему человеку. Это — очевидно — не «Марксизм и восстание»: «- Не надо нас учить банальной эрудиции, скажут гордые немцы и прочие румыны, — нас тоже не в брюссельской капусте мама нашла. Что ж мы сами не видим, как передергиваются карты?
— Очень надо мне вас учить (хотя с брюссельской капустой — это еще как посмотреть)! Если я начал бы кого-то учить, то не вас. Просто лицо вашего Вика на глаза мне попалось, когда я слушал по БТ солиста Баранкевича, задававшего тон хору 30 мая. Да и карты в крапленой колоде передергиваются, хотя и у вас на глазах, — проигрываете-то не вы, и не вас будут хлестать этой колодой по носу» (с. 28).
В чем уникальность «сермяжной правды» Мацкевича?
Столь открыто квалифицировать сумбур в головах «вечно вчерашнего» оппозиционного бомонда до сих пор не удавалось никому:
1). «В независимой стране, которой от роду не было и пяти лет, избирается первый парламент (тот, 12-й избирался в СССР) и носит гордый номер 13.И они хотели в 1996 году импичмент объявить? На себя бы в зеркало посмотрели. Сначала шею вымойте, а потом импичменты устраивайте» (с. 36).
Без комментариев.
2). «Помню, мой приятель (сейчас он замминистра иностранных дел Латвии, нам бы таких замминистров) лет 12 назад скупал в магазинах книгу Сороса „Советская система: путь к открытому обществу“ и дарил всем своим друзьям. Теперь у них есть стратегия развития гражданского общества. А я, дурак, не скупал. В Беларуси один Леша Бабайцев читал эту книгу. А он в диалоге не участвует. Вот Бабосов, тот Мэмфорда читал и много всего, зашел в экспертную группу, сказал: „Дураки вы все!“ (ну, не сказал, так подумал) — и ушел. Скуратовича я звал: приходи, говорю, Костя, без тебя скучно. А он меня послал: „Буду я всякими глупостями заниматься. Я все и так напишу“. И пишет, а они не читают, ну не сволочи? Эксперты, называется» (с. 53).
Без комментариев.
3). «Но ситуация сегодня именно такова, что и участвующие, и не участвующие в диалоге нарушают пункт 22 Стамбульской декларации, и ничего им за это не будет — ни демократии, ни парламентаризма, ни колбасы, ни международного признания! Свобода! Только это свобода для дураков» (с. 20).
Это — о формате «диалога», через который прошли ряд карьеристов — и от власти, и от оппозиции.
4). «И наши участники и участницы диалога тоже не могут не знать о наличии конституционных противоречий. Поэтому я им и говорю: это у вас не от фригидности, которой вы можете гордиться, как викторианские дамы, это у вас с головой что-то. Вам не к сексопатологу надо, а к психиатру» (с. 59).
Цена замысла «диалога» была именно таковой: самое дикое в том, что все — по его ходу — РЕШАЛИ свои вопросы. И все СВОИ вопросы РЕШИЛИ. Причем здесь только дело демократического обустройства Беларуси — не ясно.
Полная ангажированность оппозиции властями стала абсолютно очевидной именно тогда, а вовсе не на президентских выборах 2001 и 2006 годов. Списки «оппозиционных умных» составили и «закрыли» именно тогда: «О! Федута. Его фигура вырастает до масштабов Гамлета, сына одноименной тени. Быть или не быть, сотрудничать или не сотрудничать, а если сотрудничать, то в выполнении или просто? Сотрудничать бы рад, но ведь ясно, что выполнять никто ничего не собирается. Двусмысленное положение получается. С теней какой спрос, парят они молчаливым укором, а в диалоге говорить надо. Скажешь чего-нибудь не то — выгонят, Посохов (тоже патриот из патриотов!) не дремлет. А как хочется быть принципиальным. Марцев мне друг, — думает Федута, — и Сиваков друг? И Якубович, и Подгайный. А истина-то, истина, она должна быть мне дороже? Но что есть истина? И дороже ли она ложки к обеду, ближе ли она рубашки к телу?И демократии хочется в рамках ОБСЕ, и севрюжины с хреном» (с. 50).
5). «Вот некоторые думают, вырвем Лукашенко с корнем, так сразу и заживем счастливо. Лукашенко-то мы еще можем переизбрать. Или там досрочно в отставку отправить, а умище-то куда девать? Мудрость его народную? Может, от этого вырывания электорат поумнеет или вертикальные чиновники в горизонтальное положение встанут / лягут?» (с. 35).
Это — очевидно — без комментариев.
6). Наконец — зачем оппозиции думать о борьбе за «умонастроения», за успешные выборы. Они были изначально наняты работать «вторыми номерами»: «Правда, из этого ничего не получится, он /тип оппозиционного политика. — А.Г./ все равно вас в упор не видит. При этом все играют на публику. Это основное движущее противоречие разворачивающегося действия, основная его негативная характеристика. Объясняется это климатическими условиями страны и градусом широты ее расположения на глобусе. Аттический театр был расположен под открытым небом и актеры могли видеть публику, в Беларуси же театр располагают в закрытых помещениях и прибегают к искусственному освещению. Прожектора и софиты слепят актеров, поэтому, вместо глаз зрителей они видят только зияющую пустоту. Клакеры бессильны исправить такое положение вещей, ваши аплодисменты и гнилые помидоры, принимаются актерами за плод собственного воображения, что, в общем, похоже на правду (с. 187).
При чем здесь „любовник-резонер“?
Костя Остенбакен — непреходящая знаковая фигура для любых псевдо-демократов. Да и сам автор на него как-то сослался.
Мацкевич желает, чтобы все умные люди его полюбили. И ему как-то вполне искренне не понятно, как может быть иначе.
Вопрос лишь в том, что часто люди жаждут совершать собственные ошибки. И местная оппозиция политических ляпов и подрастающая духовная поросль мировоззренчески неправильных выборов сделали достаточно. Человека трудно полюбить, когда он постоянно напоминает тебе, что „ты — козёл“.
Автор пишет: „Идеи и принципы занимают в этой книге больше места, чем действующие лица, и они представляются автору более важными. Он и баррикаду свою строит из идей и принципов, а уж потом смотрит на людей, разделяющих или не разделяющих его принципы и идеи“ (с. 17).
И: „Злости и сарказма во мне неизмеримо больше, чем могут представить себе те, кто слышит только мой мат. Для меня мат — один из самых приличных способов выражения, есть феня и покруче“ (с. 18).
Хотя — надо признать: оценки и характеристики действующих персонажей отечественной политики и национального дискурса Мацкевич расставляет так, что не согласиться с этим нельзя. Но — перефразируя самого автора — здесь привыкли тщательнеЕ.
Смотрим: „Вы ни тогда ни хрена не понимали, ни теперь не хотите. Беларусизация вам показалась ущемлением свободы, так вы с ней все свободы похерили. И не говорите мне, что это не вы, а они“ (с. 103).
Пусть БНФ и заслуживает такой оценки. Но все ж таки человек не „в теме“ вряд ли ущучит: кто ближе автору — „левые популисты“ (власть) или „правые популисты“ (БНФ)? А „если чума на оба ваши дома“, то тогда надо идти в „методологи“ („управдомы“) и забыть о баранах-политиках. Что в принципе в конечном счете и произошло. Но страна потеряла больше.
Или: „Каждое по-своему и надо называть. Не надо называть демократию „дерьмократией“, не надо и дерьмократию называть „демократией“. Им обеим это так же обидно должно быть, как слону „буйволом“ называться, а Баранкевичу /ныне покойный, но в момент написания текста еще живой служитель-демагог всех без исключения „генеральных линий“. — А.Г./ „патриотом“. Но ведь слон чем от Баранкевича отличается? Тем, что у него совесть есть, а у Баранкевича — ни стыда, ни совести. Поэтому слону обидно, а Баранкевичу нет. Ведь совесть — это такой орган, посредством которого нам больно, когда в мире что-то неладно» (с. 110).
Мацкевич по сути своей — глубоко страдающий человек, он искренне думает о стране. Один его лозунг «Думать Беларусь» стоит «целых томов». Но его считают амбициозным политиком-неудачником. И весьма зря. Лучше такой неуспех (хотя — кто сказал?), нежели памятные победы известного популиста. И уж тем более, нежели карьерные маршруты наших штатных и утвержденных сверху оппозиционеров…
Что главное в книге с моей точки зрения
Мацкевич — если отбросить все понятное, вынужденное и вполне оправданное хамство и стеб — пишет главное. Идеи решают все, наши беды — от поголовной неграмотности так называемой элиты: «Разве Василь Быков меньше влияет на живых теперь, чем тогда в 2000 году? Может быть и больше.
Но персонажи — не самое главное в этой книге. Важнее идеи. Идеи этики, религии, философии, политики, науки» (с. 16 — 17).
Мацкевич не стесняется выставлять оценки, причем делает это искренне. Это — редчайшее свойство для нашей страны. Попробуйте дождаться похвалы друг другу от нашей оппозиции? Это — террариум единомышленников (и во взаимных квалификациях, и в действиях), а здесь мы находим: «У ордена Имени /воображаемое сообщество, способное промыть мозги неграмотной элите. — А.Г./ были и есть предшественники и даже классики. Например, классическим трудом признается „Интеллектуальная экология“ Алексея Бабайцева. И интереснейшая работа Петра Садовского „Агульная культура и культура мовы“. Заслуживают внимания статьи… Вежновца и Скуратовича в „Белорусском рынке“. Опять же словари: „Новейший философский“, а еще раньше — словарь… Бабайцева, инициированный когда-то Пальчевским и Фридманом. Да и у многих других авторов время от времени встречается стихийное направление обрядов ордена. Скуратович и Абушенко давно служат идеалам ордена, как бродячие дервиши, исправляя имена посредством приколов и насмешек. Орден Имени взвалил на себя бремя ответственности за Имена, он занимается их исправлением» (с. 25).
Устоявшийся диагноз
Изданная впервые — и весьма эстетично — книга Владимира Мацкевича в своих основных фрагментах уже давно гуляла по Интернету. Формально этот виртуальный текст посвящен инициированному Стамбульской декларацией ОБСЕ «диалогу» 1999 г. между чиновниками от президентской вертикали и «представителями гражданского общества РБ». Где та декларация и где тот «диалог»? Просто новейшие историки зафиксировали изящную политическую процедуру, посредством которой батька всех белорусов очередной раз развел европейских и отечественных лохов, ведомых многоопытным Х.-Г. Виком.
Ситуация повторяется сегодня с точностью до мельчайших деталей (включая и призывы «срочно дружить всем аборигенам против всех чужаков»). Государства Евросоюза вновь готовы быть кинутыми в обмен на освоение каких-то ресурсов собственными экспертными структурами. Местная оппозиция яростно собачится из-за мелочей: доказать, что перемена мест участников неизменного крыловского квартета имеет грандиозный политический пафос, возможно лишь «ну очень заинтересованным» и поэтому активным участникам этого балаганного действа.
Текст Мацкевича интересен потому, что ярко демонстрирует устройство тех граблей, кои уже многократно использовались оппозицией по их прямому и единственному для нее назначению. Сейчас откровенно повторяется маразм 7-летней давности и впору открывать коллективные курсы ликбеза: амбициозных политиканов пора просто учить читать по-написанному (коль они до сих пор боятся «всемирной паутины»).
Тем не менее, главное в издании даже не это. В живом формате здесь представлены многие вполне узнаваемые персонажи сегодняшней белорусской реальности. Доморощенные политики и кадровые разведчики, не устающие ошибаться аналитики и уставшие доверяться им репортеры, деятели искусства и главный персонаж — он же универсальный резонер, он же — автор.
Этот жанр книги (талантливая культурная провокация, осуществленная руками как желающих, так и не желающих в ней участвовать) в итоге сыграла с г-ном Мацкевичем адекватную шутку. Самое сильное впечатление от издания пока оставило предисловие к ней Максима Жбанкова: «Недолюбленный страной Владимир Мацкевич меняет амплуа. Дальше могут быть либо проповедь, либо карточные фокусы».
Мое личное уточнение
Быть «долюбленным» такой страной — это диагноз. Пора это признать. А узкий круг растущих организмов, желающих мутировать в «мыслящие тростники», Мацкевича вначале очень даже — самозабвенно и преданно — любит. Потом (у каждого по сугубо своим причинам) страсть практически у всех проходит. Но, как правило, остается уважение. И сожаление (с немым укором во взорах): «Почему нельзя такую энергию, да в мирных целях?»
P. S. На одной из первых презентаций этой книги автор данной рецензии заметил: «Пафос текста сводим к простому — Все они козлы; время от времени происходит как прямое, так и обратное перетекание этой формулировки в более широкую — Все вы — козлы».
Откровенно говоря, те здесь, кто считает себя непосредственно вовлеченным в политические процессы, с этим не станут спорить… Если среди них еще остались порядочные и честные люди.
* Пишу я в основном для тех, кто знает Мацкевича лично. Кто не знает или хотя бы его не читал — пусть продолжают пить «Оливарию» или «Хенесси». Но для узкого круга местных лиц, претендующих на «приобщенность» к ценностям, не ведать про Мацкевича — это все равно, что христианскому священнику не ведать наизусть «Отче наш». Не все, что я здесь пишу, проистекает из осмысления данной книги. Хотя мне кажется, что это — честный монолог-крик души, из которого все становится понятно. И про «вашу баржу», и про «ваш канал» (М. Жванецкий).
** «Здесь Родос, здесь и прыгай» — фраза из басни Эзопа «Хвастун». Герой басни похвалялся, что на острове Родос он прыгнул в длину на невообразимое расстояние. Ему именно таким образом и ответили. Пишу по памяти…