Всегда [1] существовал достаточно простой ответ на вопрос, которым с начала текущего года задавались экспертные круги, — вопрос по поводу стратегического выбора власти в связи с изменениями условий торговых обменов с Россией. Либерализация или мобилизация? Так выглядит краткая версия вопроса. [2] — Ни то, ни другое. Так выглядит краткая версия ответа. Ни для решительной либерализации, ни для интенсивной мобилизации не хватает ресурсов. Так, или примерно так может выглядеть несколько смутное объяснение того обстоятельства, что утрата правящей группировкой важнейших рент никак не сказалась на реализуемой политике практически во всех сферах.
На первый взгляд может показаться, что определенные сдвиги, скажем, в сфере социально-экономической политики все же происходят. Зримые свидетельства чему, например, — продажа нескольких банков иностранным инвесторам (в частности Международного резервного банка) и получение страной кредитных рейтингов от Standard& Poor’s и Moody’s, многочисленные заявки первых лиц государства о необходимости сброса непроизводительных активов (сокращения социальных трансфертов населению и поддержки убыточных предприятий), etc., наконец, покушение со стороны Минэкономики на «священную корову» здешней социально-экономической политики в виде предложения уволить часть работников госпредприятий с целью повышения эффективности производства. Вот еще несколько воодушевляющих знаков: отмена с 2008 г. института прописки и объявление обширной амнистии (она касается преимущественно т. н. экономических преступлений).
Все эти меры и заявки на осуществление мер, которые можно интерпретировать как вынужденный уклон в сторону «либерализации», составляют лишь относительно небольшую часть правительственных решений, причем они запросто компенсируются обширным набором практиковавшихся и практикуемых «мобилизационных» привычек. Легче всего эти привычки увидеть в сфере «чистой» политики, где наблюдается своего рода динамическое равновесие: несколько человек выпущены на свободу, несколько посажены; над партиями, как и прежде, витает угроза закрытия; власть все еще вынашивает планы наведения порядка в Интернете и т. д. и т. п. Несколько более разнообразно и разносторонне это равновесие проявляет себя в сфере социально-экономической политики.
Так, с одной стороны, мы имеем нечто вроде «точечной приватизации», с другой же — хорошо знакомые программы развития отраслей (включая сельское хозяйство) «с опорой на собственные силы». С одной стороны у нас — продажа нескольких банков инвесторам, с другой — разнообразные попытки приобщить эти банки к практикам принудительного кредитования (все тех же отраслевых программ «развития»). Наличие института «золотой акции», последние случаи использования государством соответствующего права (например, недавнее внедрение Минтранса в ОАО «АТЭК») — суть однозначные свидетельства того, что права собственности — не просто «права собственности», но определенные пакеты прав по отношению к собственности — в стране не определены, что делает границу между «государственным» и «приватным» чрезвычайно зыбкой и неустойчивой. В этих условиях говорить о какой-либо приватизации, тем более — «сознательной приватизации», на которую якобы идет правительство (как по весне заявлял вице-премьер В. Семашко), нет серьезных оснований. Тема прав собственности вообще не стала определяющей в текущем сезоне, причем к ней практически не обращались не только государственные функционеры (что вполне понятно), но также независимые эксперты и лидеры «диванных» партий, которых, похоже больше занимает сюжет «нарастающего экономического кризиса», чаще всего ассоциирующегося с народными волнениями.
То, что внешне может восприниматься в качестве «либеральных» или противоположных им по духу мер, чаще всего предстают как «функциональные» миссии перераспределительных картелей, проистекающие из диспозиции сил, которые — добавим — после реструктуризации российско-белорусского «союзного» контракта пришли в некоторое движение. Едва ли следует удивляться заявлению министра экономики Н. Зайченко о том, что с целью повышения эффективности необходимо сокращать людей. Он, разумеется, публично разглашает одну из аксиом экономической науки, но все дело в том, что в любом правительстве министерство экономики (и финансов) является более либеральным (т.е. постоянно оперирующим меркой эффективности) по отношению к министерствам, связанных с «социальной защитой» или определенным отраслевым подразделениям, которых подобные сокращения могут касаться. Людей сокращать необходимо, но — нельзя: таково общее соотношение сил. К тому же полноценный запуск механизма безработицы равнозначен разрыву социального контракта в одном из его существенных пунктов.
Данный контракт, вообще говоря, построен на базовой предпосылке, в соответствии с которой люди обладают нулевой склонностью к риску и не столько ориентированы на то, чтобы добиться лучших позиций в социальной иерархии, сколько озабочены тем, чтобы уравновесь взаимные притязания и снизить риски (согласно исследованиям ИМП, белорусы предпочитают видеть себя не столько «лучшими», сколько «средними», т. е. в принципе «не худшими» [3]). Короче, рисковать нельзя. Поговорить об этом — можно. Посему много риторики, но мало действий, которые вдобавок — это следовало бы подчеркнуть — не имеют опоры в виде «сознательной» (т.е. системной, комплексной) программы реформ.
Подобным же образом можно было бы говорить о мерах, которые обычно интерпретируются как «сознательно» антилиберальные, и которые, в частности, могут привести к радикальному сужению частного сектора и вытеснению его в теневую экономику. Реструктуризация рент и резкое снижение их объемов в наших условиях в сущности равнозначно поиску новых рент и обострению борьбы за то, чтобы, например, централизировать импорт. В этой борьбе участвуют три группы игроков: во-первых, разумеется, Минторговли, во-вторых, разумеется, Белресурсы при УД президента и, в-третьих, отраслевики, стремящиеся отвоевать себе статус «спецэкпортера» по тому или иному направлению. Институт «спецэкспорта» — это одна сторона медали, вторую же представляет группа мер, касающимся т. н. бестоварного ввоза (сегодня перечень товаров, облагающихся ввозными пошлинами просто огромен, ставки пошлин — чрезвычайно высоки и зачастую превышают треть стоимости приобретенной за рубежом товарной единицы). Таким образом, индивидуальные предприниматели предстают сегодня для государственной бюрократии в образе «естественного» врага — уже не столько «классового», как это было в 90-х, но просто экономического. Существует определенный предел выдавливания конкурента; в нашем случае этот предел задается, во-первых, относительно большой численностью населения, занимающегося предпринимательской деятельностью (им, стало быть, придется обеспечить рабочие места) и, во-вторых, наличием значительного числа частных предприятий, «крышуемых» непосредственно в правительстве.
Таким образом, и здесь соотношение сил таково, что «сознательно» довести экономику до кондиции плановой или, если угодно, мобилизационной, не удается. Для этого — опять же — не хватает ресурсов, если под последними понимать способность того или иного игрока обеспечить абсолютный перевес сил по одной из указанных позиций. В итоге мы наблюдаем колебательные движения правительственных инициатив, как бы маскирующих линейное инерционное скольжение системного целого. При этом сама болтанка «слева направо» и vice-versa имеет фрактальное строение и, соответственно, одинаково проявляет себя на макроуровне государственной политики, мезоуровне отраслей и сфер общественной жизни, микроуровне отдельных предприятий и коллективных социальных агентов.
Взять, к примеру, одну из излюбленных сфер «реформирования» (и, соответственно, один из излюбленных сюжетов комментирования и анализа) — пивоваренную отрасль. В 2001 г. здесь сложилось критическое положение — тут и началось «точечное реформирование», предполагавшее приглашение стратегического партнера в лице российской «Балтики». Далее происходит скандальный откат и формируется программа развития отрасли «с опорой на собственные силы». Т.е. по сути дела банкам вменяется в обязанность кредитование предприятий отрасли. В какой-то момент главе Приорбанка Костюченко удается настоять на том, чтобы данную практику пресечь или, по меньшей мере, ограничить — в связи с тем, что в отрасли складывается чрезвычайно дорогая себестоимость производства (в том числе из-за нарастающих долгов по кредитам). Следует новый виток «приватизации»: найдены стратегические партнеры для парочки заводов. Ну и поскольку эти партнеры найдены, поскольку белорусские предприятия действительно кому-то нужны, то понятно, что «такая корова нужна самому». Новая отраслевая программа «развития» вновь оперирует понятиями «внутренние инвестиции» и «собственные силы».
Подобные микро- и макроколебания между условной реформой и контрреформой, по всей видимости, не выявляют исключительную черту белорусского режима. Британский политический философ Исайя Берлин, кажется, одним из первых описал сходное в общих чертах «искусство» политического властвования в контексте сталинской системы под именем «искусственной диалектики». [4] «Искусственная диалектика» по сути дела представляет собой регулятивный механизм гомеостатического воспроизводства социальной системы посредством серии противоположных по духу мер, маркирующих последовательно сменяющие друг друга периоды «военного коммунизма» и «НЭП». В момент, когда избыточный энтузиазм сторонников режима начинает угрожать существующему порядку, проводится серия «чисток». Когда период энтузиазма сменяется периодом страха и апатии, режим — напротив — ослабляет политическое давление.
Специфической особенностью проявления «искусственной диалектики» в контексте наличного белорусского режима проявляется, пожалуй, в отсутствии диалектического размаха, в том, что система совершает куда менее заметные колебательные движения. Меры, предпринимаемые режимом, всегда являются как бы стыдливыми полумерами, его «НЭП» и «военный коммунизм» мало отличаются друг от друга, так же, как периоды «приватизации» — от периодов «национализации». Режим никогда не доводил дело до решительного конца: с одной стороны, например, он всеми доступными средствами ограничивал участие политических партий в выборах, с другой — не доводил ситуацию до полной ликвидации партийной оппозиции. Такие политические конкуренты — невлиятельные, слабые, без конца друг с другом препирающиеся по поводу чего-то малозначительного, и пр. — в общем, необходимы.
Таким образом, в принципе понятно, что аналитические пары и оппозиции, которыми здесь по обыкновению все пользуются и которыми якобы что-то описывают («Восток» vs. «Запад», «интеграция»/«суверенитет», «национальное»/«глобальное», «либерализация»/«мобилизация» и пр.), — в сущности соотносятся не с реальными признаками системы или же реальными стратегическими выборами агентов, но с риторическими (или идеологическими) метками, задающими пределы фазовых колебаний политики (экономической, социальной и т. д.). При этом сами эти фазовые пределы — например, «вхождение в состав РФ» и «полный суверенитет» (в т. ч. и в смысле выпадения из состава материнской экономики) — никогда не достигаются и чаще всего воспринимаются как угроза системе. Классический рынок с его конкуренцией — это, разумеется, угроза — почти такая же, как и каноническая плановая экономика СССР. Следует «выбирать» между этими пределами — ближе к одному краю, либо к другому, но так, чтобы не раскачать лодку.
«Идеологическая» формула Лукашенко «взять лучшее из мирового опыта», т. е. ничего не выбирать до конца, предпочитая выдавать стагнацию за движение вперед, возможно, как раз и является последней реальностью режима. Довольно многие группам такое положение дел выгодно — особенно если исходить из того, что другого положения они не видели. Или пока не видят.
[1] Или, по меньшей мере, 10 последних лет.
[2] См. Предельные ставки: мобилизация vs либерализация: Стенограмма заседания круглого стола экспертов, Наше мнение, 11.01.2007.
[3] Ракова Е. Экономическое благосостояние по-белорусски, Наше мнение, 10.11.06.
[4] Berlin I. (under pseudonym «O. Utis») Generalissimo Stalin and the Art of Government, Foreign Affairs30 (1952), 197-214.