Одним из самых серьезных аргументов в «академических» (философских, социо-культурных, социологических и пр.) дискуссиях на отечественном интеллектуальном поле выступает вопрос-приговор «А кто ты такой?». Люди, занятые в независимом секторе постижения национально значимых проблем, редко когда подадут руку деятелям, обслуживающим государство. В течение последних лет и так незатейливо организованный идеологический аппарат Лукашенко окончательно очистился от последних — минимально подготовленных — кадров.
В результате отбора мыслителей по критерию их личной преданности «генеральной линии» в высоких сферах уцелели лишь исключительно одаренные верхолазы, награждающие друг друга публицистическими званиями «золотых» и «серебряных» «перьев», а также все новыми научными степенями. Слава Аллаху, ни один из текстов, которыми эта когорта мыслителей вознаградила благородно-щедрого батьку, не проходил даже минимально возможную профессиональную экспертизу. Ибо тогда наградой за все изданные тщедушные учебники по «государственной идеологии» был бы исключительно «жесточайший» государев гнев, а неизменно «бриллиантовому» во всех отношениях ОМОНу пришлось бы еще и озаботиться написанием просветительских текстов для студентов гуманитарно-управленческих президентских институтов и академий. Милицейские рядовые и сержанты — видит Бог — справились бы с этой задачей уж точно не хуже, нежели преуспевают в этом деле генералы отечественной философии и политологии.
При этом дело даже не в том, что высочайше ангажированная публика маловато читает и еще меньше знает. Хуже всего то, что ничего она знать и не желает.
Показательными примерами идейного изобретательства «без царя в голове» и без ответственности нам послужат несколько выдающихся тезисов, изобретенных местными идеологическими умельцами. Мы также выясним «теоретические источники» этих умствований, а также попробуем всерьез к ним отнестись.
1). Блестящий политолог и народный избранник О. М. Абрамова несколько месяцев тому назад просветила местных грешных тем открытием, что общественный строй, ныне существующий в Беларуси, позволительно именовать «жестким авторитаризмом». (Разумеется, степень «жесткости» и ее критерии остались за кадром, но конструктивно настроенному депутату это позволительно.)
Вскоре после этого один из недавних молодежных лидеров — Всеволод Янчевский, доросший до заместителя главы ответственного интеллектуального центра, разразился материалом по сути текущего момента (в одном из номеров журнала «Планета»). Разумеется, приятно поразила широта источников, из которых указанный интеллектуал почерпнул информацию для плодотворнейших размышлений, направленных всецело на пользу державе. В тексте юного дарования был обнаружен тезис, согласно которому переход от советской системы к демократии принципиально возможен исключительно посредством того самого «жесткого авторитаризма». Прозвучало весомо.
Самым же пикантным было то, что авторство данной идеи было приписано А. И. Солженицыну, который — вообще крайне редко работая с подобной терминологией — вовсе не считает эволюцию посткоммунистических стран к «демократии западного образца» каким-то позитивным явлением. Нобелевский лауреат по литературе вообще предпочитает исконно русскую модель отнюдь не «жестко-авторитарного», но ответственного «земского самоуправления».
Ответственным идеологическим творцом была, очевидно, в высшей степени экстравагантно использована идея болгарского философа и первого президента этой страны Желю Желева. Именно он (развернувший в 1990–1996 гг. Болгарию к Западу) писал, что «демонтаж нашего коммунистического варианта тоталитарной системы на каком-то этапе приведет его к деградации до уровня фашизма, причем в его более несовершенном и незаконченном тоталитарном виде, и что в этом смысле фашизм будет для нас огромным шагом вперед на пути к демократии!».
Заметим, что в данном случае просматривается незнакомство (или вторичное знакомство) с первоисточником, робость его дословного цитирования, непонимание самой сути политических симпатий и идеологических предпочтений самого Солженицына, а также вполне понятное желание обелить «жесткий авторитаризм» (неплохо кормящий свой обслуживающий персонал) посредством ссылки на вроде бы авторитетного специалиста.
По таким рецептам и создается «творческая» кухня информационно замкнутого мирка, представители коего должны отрабатывать деньги белорусского батьки. Это становится возможным постольку, поскольку лежащую пластом идеологию специалистам по истории и сельскому хозяйству распознать несколько труднее, нежели полегшую пшеницу.
2). В одном из учебных пособий (кстати, видимо, лучшем из массы бездарной литературы на этот предмет) мы находим следующее: «Согласно общепризнанной в отечественной и зарубежной научной литературе схеме, восточнославянские племенные союзы после их политического объединения в рамках Древнерусского государства в течение XI–XII веков слились в единую древнерусскую народность, на основе которой с конца XIV века стали формироваться три братских народа (этносы): белорусский, великорусский и украинский». […] В XV–XVI столетиях «набирал силу процесс формирования этнического самосознания белорусов, который проявился главным образом в развитии родного языка, письменности, философской и социально-политической мысли, правотворчестве, национальных обычаях и традициях, приверженности населения православному вероисповеданию» [1; стр. 28, 29 — 30].
Разберемся по порядку. «Согласно общепризнанной в отечественной и зарубежной научной литературе схеме…», — о каком «признании за рубежом» всей этой «трех-корневой» исторической басни вообще может идти речь? О «русских», «украинцах» и «белорусах» как древних прародителях многонационального СССР рассуждать вообще абсурдно. Это — схема, никогда не предъявлявшаяся целиком — «о трех головах». Так, официальная идеология царизма в свое время кое-как допускала лишь существование «велико-», «мало-» и «бело-россов». В императорской России о белорусах вообще нельзя было вести речь со времен изобретения и канонизации термина «северо-западный край». Собственно белорусов эпохи ВКЛ в Москве и в Санкт-Петербурге даже до сей поры рассматривают как «русских». Что касаемо украинцев, то (как признают на самом деле практически все без исключения «зарубежные» специалисты) разговор можно вести лишь о справедливом осознании «малороссами» собственной — исключительно культурной — специфики во времена Тараса Шевченко (вот дата робкого зарождения самосознания «украинского этноса»). Элиты тогдашней «малой России», находясь между австро-венгерской наковальней и российским молотом, отнюдь не стремились к геополитическому суверенитету. Строго говоря, базовый культурный и кадровый фундамент украинской нации ХХ века был заложен лишь в годы Первой Мировой войны, когда в австро-венгерских и немецких лагерях для военнопленных выходцам из этих земель в подрывных целях объяснили, что такое собственно говоря украинский язык и украинская независимость. Именно подобные кадры обеспечили отправку в Московию своего — «самостийного» — посла вскоре после февральской революции 1917 года. Всерьез же «рвануло» это все в основном в 30-е — 40-е годы прошлого столетия, дав миру громкое имя Степана Бандеры и завершившись апофеозом «оранжевой революции».
Собственно же белорусские рубежи рисуются сегодня в основном по контурным картам ВКЛ, причем — до всяких его мезальянсов с тогдашней Польшей. Отстройка всех этих БССР и УССР (они заслуживают такой квалификации ввиду того, что создавались — подобно Дальневосточной республике — как элементы «санитарного кордона» к западу Москвы) происходила в виде полной чересполосицы и более чем произвольно с точки зрения географии. (До сих пор, например, скорбь по белорусско-польской Вильне, отданной Сталиным Литве, гложет души правоверных отечественных национал-патриотов.)
Процесс формирования «этнического самосознания белорусов» в XV–XVI вв. являет собой еще одну байку. Действительно, в этот период на территории нынешнего нашего Отечества реально формировалась национально-самобытная и европейская по духу культурная система «языка, письменности, философской и социально-политической мысли, правотворчества, национальных обычаев и традиций». Статут ВКЛ — как наиболее продвинутая система воззрений — создавался именно как документ-калька с опыта передовых европейских держав с учетом местного национального колорита. Так же имеет смысл оценивать и иные культурные достижения. Так, в контексте исторического прецедента соответствующего (вроде «третьего») перевода Библии на наш национальный язык не стоит все же ставить на одну чашу весов, скажем, текст Лютера (фундированный детальнейшей реконструкцией библейских «первоисточников») и «вторичную» по сути своей версию перевода, осуществленную глубокоуважаемым Ф. Скориной. Можно с уверенностью говорить лишь о том, что творились все эти — безусловно, выдающиеся по тем временам — культурные феномены просто «тутэйшымi». Которые вряд ли рассматривали себя именно как «бело-русов».
В целом же, русификация исторически белорусских земель, дополненная «авторитарно-жестким» вытеснением униатства и физической гибелью доброй половины населения в ходе войн второй половины XVII — начала XVIII вв., означала первую тотальную культурную катастрофу для нашей современной территории. Второй явной катастрофой вполне можно считать разгром собственно белорусских революционеров-пассионариев в XIX веке, сопровожденный одновременным вытеснением отсюда уже вполне сложившейся польской «культурной закваски». Белорусская мова была выдавлена на подчеркнуто сельскую периферию. Состояние дел к началу ХХ века было настолько незавидным, что даже большевистские «наркомовские» языковые эксперименты наряду с участием БССР в учреждении ООН намного более знаково посодействовали потенциальной суверенизации национального мышления граждан Белоруссии. При этом не будем забывать, что оформление собственной культуры БССР было убого-белорусским по форме (ибо подлинный язык постепенно уничтожался) и реально совковым в массиве своем — по содержанию. Тексты, напоминавшие о высоко-европейском происхождении местной культуры (Короткевич, Быков, Горецкий), вытеснялись на периферию официально легитимной культуры.
Идея русско-украинско-белорусского триединства (сказка то ли о трех славянских «народах-братьях», то ли о трех таких же «нациях-сестрах») — это наиболее характерный для советской идеологии национальный миф, показательно и на зависть нынешним батькиным мифотворцам сконструированный сталинскими теоретиками.
3). Типичный вариант официальной трактовки белорусской версии «восточнославянского пути» таков: «Для сегодняшней Беларуси такие коммунистические принципы, как: коллективизм, патриотизм, социальная справедливость, высокий престиж образования, общественно полезный труд без расчета на материальное вознаграждение, моральное поощрение человека — вполне могут входить в идеологию современного белорусского общества» [1; с. 66].
Этот ход заслуживает отдельных восторгов.
Итак, патриотизм как коммунистический принцип? Коммунизм в СССР начался именно с «жесточайшего» отрицания русского (и даже славянского) патриотизма. Маркс с Энгельсом были убеждены в том, что демиург коммунизма — пролетариат — «не имеет отечества». Коммунизм может системно восприниматься исключительно как планетарный феномен. Стратегия мировой революции была ориентирована на безусловное подчинение национально-патриотических интересов родины победившей Революции задачам «освобождения» (читай: закабаления) остального мира. Сталин порвал с марксово-ленинским (троцкистским в 1920-е годы) коммунизмом, провозгласив курс на «построение социализма в одной стране».
Хрущевский консервативный переворот, сохранивший все самое реакционное в сталинизме, вернул страну к идеологии «помощи братским режимам».
Общественно полезный труд без расчета на материальное вознаграждение, моральное поощрение человека – это стыдливое наименование вначале рабских практик ГУЛАГа (Ленин с Троцким изначально стремились к созданию массовых трудовых армий — поголовно для всего населения), а позднее — технологий дрессуры советских граждан посредством навязывания дополнительного рабочего дня без его оплаты. С «моральным поощрением» еще сложнее — при чем здесь собственно коммунистические принципы? За время японской войны на Тихом океане против США и Великобритании ни один продолжающий исполнять свой долг японский военнослужащий не был удостоен какой-либо государственной награды. Это — стилистика любых иерархических структур, стремящихся к даровому использованию человеческого материала во имя интересов правящей клики. Наилучшим образом были «морально вознаграждены» те палачи, которые получили в свое время высокое звание «герои гражданской войны».
Социальная справедливость? Современная олигархическая Россия, по крайней мере, не претендует на статус государства «социальной справедливости». В Москве же эпохи «позднего застоя» разрыв между «богатыми» и «бедными» был неизмеримо больше, чем аналогичная дистанция в тогдашнем Нью-Йорке. Разница была лишь в том, что «медиана» доходов населения СССР была заметно ниже среднедушевого дохода западного гражданина (наверное, необязательно было безвозвратно вкладывать сотни миллиардов рублей в Афганистан, Ирак, Эфиопию, проектировать поворот северных рек на юг и т. д.).
Высокий престиж образования?Это относимо исключительно к «золотому веку» советского социализма — его сталинской версии. Тогда вузовский профессор действительно получал в 15 раз больше прокурора-обвинителя на процессе. При Хрущеве это все низвели на нет — вспомним миллионы плохо оплачиваемых инженеров. Про современную белорусскую ситуацию даже не стоит вспоминать: достаточно сравнить доходы работников милиции и жалование профессорско-преподавательского состава.
Коллективизм, кстати, реально поощряется исключительно переносом центра принятия повседневных решений на уровень общественного (общинного) местного самоуправления. Перестройка имени Горбачева начиналась когда-то с лозунга «Исполкомы при советах, а не советы при исполкомах!» Здесь все эти утопизмы «государственной идеологии» напоминают скорее маразмы…
4). Наконец, общий вывод практически всех подобных учебных пособий, больше похожий на приговор: для белорусов характерны общие ценности с русскими: «коллективизм, стремление к справедливости, ориентация на общинные (евразийские), а не на индивидуалистические (западноевропейские) ценности существования. Для белорусов, как и для русских и украинцев, основным является не личность, а коллектив, общество с идеалами братской любви и солидарности» [1; с. 319].
Братскую любовь и солидарностьв среде русских, украинцев, белорусов (нужное подчеркнуть) мы лучше всего наблюдали в ходе кровопролитной гражданской войны 1917–1953 гг. в Советской России и на примере миллионов граждан СССР, служивших с оружием в руках у Гитлера даже в 1944 году. Мы оценили ее в ходе оккупации Белоруссии, когда половина ушла прямиком в полицию, а половина — в партизаны.
Современные российские ученые, по крайней мере, честнее. Они напряженно пытаются осмыслить старообрядческий раскол, до сей поры (!) во многом разделяющий российских граждан. Они пишут о «красных» (маргинальных) и «черных» (дворянско-патриотических) «сотнях», по очереди бравших верх друг над другом на протяжении нескольких столетий истории России. Они реконструируют идеологически-духовные скрепы, использовавшиеся большевизмом и советским КГБ в 1970 — 1980-х годах (антропотехники Г. Щедровицкого). Они работают. У нас же постулируются пустопорожние схемы, не способные быть воспринятыми всерьез даже слегка начитанным десятиклассником.
Коллектив, общество с идеалами братской любви и солидарности. Это — отдельное чудо могучей науки. Где, кто и когда видел трудовые коллективы (а об иных коммунистическая идеология и наука никогда даже не размышляла), основанные на идеалах братской любви? Об обществе такого рода еще можно пофантазировать, но о коллективе?
Бумага пока терпит все…
Наша отечественная идеологическая экстравагантность была способна существовать ровным счетом до тех пор, пока «бриллиантовый» ОМОН подкреплял ее своими аргументами. Силовики четко знают (и в этом они вполне правы), что скукоживание госбюджета, вызванное переходом страны на полный хозрасчет, затронет их в последнюю очередь.
Очень скоро местным идеологам (как уже сейчас «красным директорам) придется проявить себя в конкуренции с действительно серьезными оппонентами из мира глобализации.
И это зрелище будет прелюбопытным. Тем более что (если верить слухам) у Лукашенко не так давно дошли руки слегка ознакомиться с учебными опусами по государственной идеологии местного производства. Зрелище, говорят, было не для слабонервных.
После сокрушительного разгрома в Крыму летом 1942 года товарищ Сталин публично признал, что у него нет в запасе «полутора десятков Гинденбургов» для Красной Армии. Их пришлось спешно искать и выдвигать, «жесточайше» карая не справившихся.
Будет презабавно. Если у высочайшего начальства — вопреки проискам московских «жирных котов» — все же сохранится возможность для внимательного чтения разнообразной высокоидейной макулатуры.
ЛИТЕРАТУРА
- Идеология и молодежь Беларуси: Пособие / Под редакцией Л. Е. Землякова, С. Д. Лаптенка. — Мн.: Академия управления при Президенте Республики Беларусь, 2005. — 387 с.