На минувшей неделе белорусская сторона покрыла задолженность по газу (за поставки, образовавшиеся за первое полугодие 2007), — этот драматический жест можно рассматривать в качестве этапного сигнала. Дело в том, то именно с момента погашения указанной задолженности мы начали платить за газ из расчета USD100 за тыс. куб. м, т. е. страна реально вступила в полосу «новых ценовых условий». Можно ли считать начало нового «ценового» этапа началом перехода к неким новым игровым принципам, прежде всего на сцене российско-белорусских интерференций? Наблюдение за поведением контрагентов позволяет заключить: нет. Причем ни одной, ни другой стороной не придумано никаких новых техник достижения компромисса (уже, подчеркнем, достигнутого на бумаге), за исключением взаимного шантажа и давления.
Полугодовая отсрочка по полной оплате поставляемого в страну газа была предоставлена белорусской стороне с целью «адаптации» к новым ценовым условиям. Трудно сказать, какую именно «адаптацию» имела в виду российская сторона, предоставляя отсрочку стороне белорусской, еще сложнее сказать, что подразумевала эта последняя сторона, добиваясь отсрочки и, соответственно, принимая ее условия. Если отвлечься от частных мотивов контрагентов, то, как уже отмечала Елена Ракова, существует комплекс мер, необходимость которых оправдана экономической теорией, международным опытом и, в конечном итоге, здравым смыслом. Это:
— поступательное сокращение практики перекрестного субсидирования (т.е. когда одни потребительские группы платят за другие);
— поступательное сокращение объемов льготирования неэффективных предприятий (прежде всего, энергозатратных) посредством установления щадящих тарифов;
— сброс непроизводительных активов (это касается преимущественно субсидирования социальных программ предприятиями энергосектора — «Белтрансгазом», «Белтопгазом» и «Белэнерго);
— и т. д. (подробнее см. Ракова Е. Тарифы и льготы: кто победит?)
Полгода, отпущенные на «адаптацию», ушли впустую: белорусское правительство к ней даже не приступало. Более того, как отмечают эксперты, перекрестное субсидирование в сравнении с предыдущим годом даже усилилось. Наконец, правительство даже не удосужилось пересчитать бюджет с учетом новых цен на энергоносители. Фактически указанные полгода целиком были потрачены на поиск финансовых компенсаций — в России, Венесуэле, Иране, Китае. Что этот многовекторный поиск должен означать? Прежде всего, разумеется, — стремление покрыть разницу между контрактной ценой на газ и той ценой, по которой Беларусь предпочла бы его покупать, чужими деньгами — кредитами с неясными источниками (и, добавим, перспективами) их покрытия.
Горизонты совершенно неясны, и лишь по каким-то косвенным признакам (в частности, оговоркам высших чиновников и слухам) можно предполагать, что именно государственные умы за столь размытыми горизонтами видения усматривают, на что надеются. Основных надежд две:
1. Весной 2008 г. в России появится новый президент, и, соответственно, произойдет «смена курса». При наилучшем для белорусской правящей верхушки исходе в рамках смены курса Россия вернется к прежнему формату отношений. В любом случае (чиновничья) логика ожиданий следующая: до прояснения «курса» нет особой необходимости что-либо менять. Оптимальной в этой ситуации является тактика откладывания «сложных» решений и затягивая «платежей по счетам».
2. Упадут цены на энергоносители — нефть и газ. Такой «апокалиптический» исход является одной из версий излюбленного у белорусских правительственных стратегов сценария спекулятивного разогрева и последующего «сжатия» западных рынков — вплоть до «заката Европы» и «глобального кризиса капитализма». Здесь тоже логика достаточно проста: если кто-то проигрывает, то кто-то и выигрывает, и этими выигравшими будем мы, поскольку мы живем по иным политико-экономическим рецептам.
Несложно заметить, что «стратегические» ожидания 2-й группы являются наиболее несостоятельными и смутными: даже если допустить, что кризис грянет очень скоро, что в результате его цены на энергоносители действительно пойдут вниз (а не вверх или останутся на прежнем уровне), наша страна при условия сохранения основных параметров модели ничего не выигрывает, поскольку преимущество данной модели заключается в перепаде цен между «входом» и «выходом». Словом, рентные преимущества будут отсутствовать как в случае высоких для всех, так и в случае низких для всех цен на энергоносители. К этому следовало бы добавить, что белорусская экономика достаточно жестко вписана в региональную мир-экономику, так что глобальный кризис капитализма в случае чего вовсе не намерен обходить стороной наш скромный остров благополучия. Словом, падение региональных рынков — это, в общем, синоним заката белорусской экспортноориентированной и весьма импортозависимой экономики. Наконец, как показывает история экономических потрясений, из кризисных ям с наименьшими потерями выбираются те, кто располагает новыми технологиями (например, создания малозатратных производств), а не дедовскими «проверенными» методами.
В данном контексте ожидания 1-й группы выглядят более реалистичными. Если Россия выбирает путь «изоляции» в смысле отпадения от системы глобального капитализма, то в итоге мы получаем регенерацию «союзного» российско-белорусского контракта. Действительно: если Россия закрывает свою экономику для иностранных капиталов (ограничиваясь поставками энергоносителей на Запад) и восстанавливает режим единого административного рынка, неизбежными характеристиками которого являются «специальные» (т.е. административно навязанные) тарифы и цены, то рано или поздно подобная тарифная сеть (льготных расценок), защищающая от законов рыночных сделок, будет покрывать и государства-сателлиты.
В данной схеме имеются два изъяна. Первый связан с низкой вероятностью смены курса российским правящим классом, причем в данном случае речь идет не выборе между демократией и чем-то ей противоположным, но именно о политэкономической модели. Насколько вероятен курс на «контркапитализм» (и, соответственно, вожделенные льготные расценки)? Если к власти придет человек из кремлевского «конденсата», старый друг Герхарда Шрёдера и Владимира Путина, — ответ однозначен. А если человек из «другой России»? Ответ неоднозначен. Хотя шансы человека «из другой России» на победу в нынешней России невелики, равно как и шансы на то, что он останется верен штандартам своей «консервативной революции».
Второй изъян связан с тем, что в случае «успешного» (с т. з. белорусской верхушки) развития событий невозможно сказать, насколько далеко пойдет Москва в регенерации былых контрактов, чего затребует в обмен на экономическую «дружбу» и политическое «покровительство». Несложно предположить, что предыдущий, «промежуточный» (во всех отношениях), но очень выгодный для белорусского правящего класса контракт типа «газ в обмен на стремление к интеграции» Россию едва ли устроит при любом исходе. Следовательно — при любом исходе — она чего-то потребует: либо движения в сторону рынка, либо реальной «политической» лояльности — вплоть до отчетов о республиканских бюджетных расходах. Опыт советско-российской политики последних, скажем, 80 лет показывает: требовать она умеет, а в выборе аргументов не стесняется (как в социалистической, так и в капиталистической ипостаси).
Таким образом, в стратегическим отношении действия белорусских властей вписаны в игровую схему ставки на «zero». Другими словами, за всеми этими отсрочками маячит расчет на чудо. Но поскольку, вероятнее всего, Россия будет продолжать курс на глобализацию и, соответственно, выдавливание постсоветских стран из российской «системы преференций» (при последующем сужении самой этой системы), а белорусская сторона — курс «на чудо», то следует ожидать серии конфликтов в виде торговых/финансовых войн.
В ближайшее время мы попытаемся составить перечень спорных вопросов, а также аргументов, которые в данных спорах могут быть задействованы, и, таким образом, дать предварительную оценку силы переговорных позиций.