Слова неотразимой точности — и изящной иронии: «Чем светлее сияние из ящика, тем мутнее и неразличимее идеи могучих телевизионщиков» (Э. Елинек). На этом можно было бы и закончить. Пускай себе тешатся, бахвалятся и восхваляют друг друга, одновременно плетя злобные интриги друг против друга. Ибо ведь — конкуренция. Но почему бы и нам не потешиться и дальше над их потехами? Потешиться — значить сбить с них эту тошнотворную спесь; за «светскостью» разоблачить вульгарность, за «профессионализмом» — кретинизм. Ведь эти люди сумели вот что: возвести пошлость в профессию, придать ей ореол «профессионализма».
Ток-шоу Н., ток-шоу М., ток-шоу С.; эти мастаки облегчать тяжелое посредством отведения взгляда, «вразумлять» неприятное посредством замалчивания и затыкания ртов, если вы вдруг начали говорить не то, что «надо», эти перелицовщики правды посредством подсказок и заранее готовых и удобных комментариев, чтобы можно было сбыть ее, урезанную со всех сторон, ошалелому зрителю. Как суровы подчас их лица — и вы даже неспособны заметить этот таинственный переход от милой расположенности к аудитории к подобной суровости; как честны их глаза, как требовательны их «раскованные» движения, как иронично их немногословие и как категорично их многословие! Но самое забавное — это наблюдать то, как деятели шоу-бизнеса всерьез придают себе серьезную мину, «иронизируя» над самим шоу-бизнесом и открещиваясь от него («шоу-бизнес? — это не мы, это другие; ибо мы — творческие и серьезные люди»).
Наш политический комментатор — из того же ряда. Он появляется на экране — и ты уже знаешь его манеру. Ты знаешь, что он скажет. Ты знаешь, кого он будет обличать, а кого с симпатией приветствовать. Ты знаешь его игру — в том числе и игру «сдержанности». Но ведь и он твою — тоже. Ваша взаимная симпатия построена на этой узнаваемости. Узнаваемость есть подтверждение со стороны другого, что ты не ошибался. И, значит, не ошибёшься. У тебя становится теплее на сердце. Смотри, как прост мир, какие у него на самом деле твердые формы.
Но сделайте усилие и понаблюдайте за его манерой, предзаданностью и автоматизмом этой манеры, ее прилаженностью к антуражу и интерьеру передачи; а в то же время — за его «ироничностью» (вполне избирательной и предсказуемой, как и его прямой сарказм) при соблюдении серьезной мины, свидетельствующей о его якобы «отстраненности»; обратите внимание на его лукавое сообщничество с мнением приглашенных «экспертов», на вымученное блюдение им «чувства достоинства» — и в особенности на его претензию «быть вместе с вами» и одновременно «открыть вам глаза на истину», т. е. тоже превратить вас в своих сообщников. Что-то маниакальное сквозит во всем этом автоматизме, парадоксально сопряженным с потугами божественного всеведения и всевидения.
В излучении его взгляда и проницательности его слов вянут все пышные цветы, взращенные коварными политиками — правда, лишь тех партий, которые столь раздражают его заказчиков. Имена последних, конечно же, не будут названы, ибо они безымянны; да и сам наш комментатор — лишь стандартная персонификация той Силы, коей он сам никак не владеет. Он появился лишь для того, чтобы послужить ей, подтвердить ее и донести ее «Весть» до нас. Карикатурное подобие божественного воплощения. Но здесь как раз очень мало Духа, очень мало Логоса — и даже сама плоть слишком искусственная и глянцевая; говорящая политическая кукла. Она требует соответствующего восприятия, она вымогает его и обязывает к нему. И разве для того нет технологических средств? Ведь все мы — и «они тоже, воздев руки, утонули вместе с остальными в этой внутриглазной жидкости телевидения, которая всегда течет гладко и разжижено, святая кровь, зрители видят, как возникает чудо: люди удваиваются, меняют размер, тогда и потерянные должны быть нам возмещены в двойном или тройном размере!» (Э. Елинек). В нашем случае это «чудо» выявления политическим шоуменом того, что есть «на самом деле» (а философы-недоумки веками ломали голову над этой проблемой). Всегда, но хотя бы чуточку — однако, не слишком опережая нас — шоумен должен быть «правдивее», «проницательнее» и «ответственнее». И тогда «пристыженные», но и «взбодренные», мы пойдем — и «помыслим» — в нужном направлении.
Эта аура мерцающего экрана, этот совершенный дизайн ящика, этот молчаливый, но тем более навязчивый призыв нажать кнопку и расположиться перед ним; они сделали «вас плотью, приклеенной к дивану перед телевизором. Когда-нибудь вами набьют пасть великана и продолжат вас пережевывать, хотя вы еще до этого потеряете свой вкус» (Э. Елинек).
Вот что печально: от нас хотят того, чего мы сами от себя не хотим; от нас ждут и требуют не того, что мы сами от себя ждем и требуем; в нас видят отсутствующие возможности и не желают замечать присутствующих. И мы поддаемся этому.